– Мансур. Странное имя. Никогда не слышал.
– Мое имя в переводе с арабского значит «победитель».
– А, так ты араб?
– Нет, я из гордого тюркского племени барласов.
Императору уже наскучили незнакомые слова. Он обвел взглядом свое окружение.
– Мой народ просит для тебя свободы, – и император величественно повел рукой, показывая на трибуны, – отпускаю тебя и девушку.
– Благодарю, о справедливейший из справедливых. Да пошлет Аллах тебе долгие годы, чтобы ты мог озарять своих подданных блеском счастья и светом Божественной мудрости. Да обойдут тебя суровые ветры капризов судьбы.
Витиеватость восточного обращения еще на несколько секунд привлекла внимание императора. Он с интересом посмотрел на воина и наконец махнул рукой, отпуская.
Согнувшись в низком поклоне, не поворачиваясь спиной к императору и увлекая за собой девушку, Мансур покинул арену.
Под ареной шли узкие коридоры, подъемные устройства, клетки со зверями, небольшие камеры для ожидающих своей очереди гладиаторов. Сопровождавший их служитель предложил им сесть на деревянную скамью и вскоре привел старую худую рабыню с глиняной чашей в руках. Женщина аккуратно обтерла влажной губкой лицо, руки, колени девушки. Подколола и прибрала волосы.
Устало привалившись к стене, Мансур следил сквозь полуприкрытые веки. У девушки было красивое лицо с правильными тонкими чертами. Высокий лоб, небольшой прямой нос, влажные алые губы. Цвет кожи поражал своей алебастровой белизной.
– Как тебя зовут? – спросил он.
– Оллия.
– Я спас тебя. Ты моя женщина. Поедешь со мной, – без сомнений в голосе произнес Мансур.
Девушка взглянула на него изумленными глазами. Потом в глубине синих глаз, пробившись сквозь пережитый страх и усталость, заплясали веселые искорки.
– А если у меня есть муж? А если он меня не отпустит? – чуть насмешливо, с природным кокетством красивых женщин, произнесла она.
– У тебя нет мужа, – отрезал Мансур, – а если есть и он отдал тебя львам, значит, ты ему не нужна.
От обиды у девушки задрожали губы.
– Да, у меня нет мужа. И нет родителей. Мои родители умерли, и я их даже не помню. Но я свободная римлянка, – гордо проговорила она, вскинув голову.
Мансур молчал. Видя, что ее слова не произвели на воина должного впечатления, Оллия опустила голову и, глядя в сторону, продолжила:
– Я живу с дядей и тетей. Вернее, жила. – Она беззвучно заплакала, вытирая ладонями слезы на лице. – Моя тетя была христианкой. И все, кто были там… – девушка судорожно сглотнула и качнула головой в сторону арены, – тоже. А меня только готовили. Я еще не приняла крещение.
Оллия замолчала, вспомнив, как ночью, закутавшись с головы до ног в плащи, они с тетей Клавдией быстро шли по темным улицам Рима к его окраине. Как, соблюдая осторожность, спустились в подземные галереи. Пугающая тишина, непроглядный мрак, едва разгоняемый небольшим бронзовым светильником, тяжелый, удушливый, сыроватый воздух подвала охватили их. Особенно страшно было услышать глухой стук экипажей, проезжающих по дороге, под которой проходили коридоры. Шурша, сыпалась со стен земля, и чувство, что ты можешь остаться здесь навсегда, похороненный заживо, ужасало.
Высеченные в туфе катакомбы уходили в бесконечную даль. В каменных углублениях стен, замурованные мраморными плитами, лежали завернутые в чистый холст, пропитанный ароматическими травами, тела умерших христиан. Надписи и редкие простые рисунки украшали плиты. Якорь, как символ христианской надежды, или голубь – символ Святого Духа.
Часто коридор был столь узок, что пробираться по нему можно было только по одному, друг за другом. Коридоры пересекались поперечными коридорами. Иногда они попадали в кубикулы – комнаты, от которых коридоры расходились в разные стороны.
Оллия давно потеряла представление о направлении их пути. Если ее оставят здесь одну, она никогда не найдет дорогу назад. Женщины шли дальше, и с каждым шагом отодвигалось то, что осталось там, на поверхности земли, все суетное, обычное. Вот они уже не одни идут по темным коридорам, к ним присоединяются и другие верующие. Становится светлее и в коридоре, и в сердце.
Галерея закончилась криптой – небольшой церковью. Здесь их уже ожидали. Расставленные по углам пещеры светильники колебались от движения тел. Черные вытянутые тени неслышно двигались по стенам и по своду с круглым отверстием для прохождения воздуха. Вместо алтаря – небольшая апсида, ниша, отделенная низкой решеткой. В этой нише гробница мученика.
Пастор, худой старец с длинной седой бородой, читал Священную книгу. Молитвы о милости Божьей разносились по пещере, улетали в длинные коридоры, вырывались наружу к звездному небу, оттолкнувшись от стен, возвращались назад в сердца молящихся. Душа Оллии трепетала и радовалась. Вместе со всеми она молилась и пела гимны.
– Ну, – вернул девушку к действительности Мансур.
Она какое-то время смотрела на него не понимая, потом продолжила:
– Мы были схвачены и осуждены на казнь. Дальше ты знаешь. Моя тетя погибла, растерзанная леопардом, – вновь заплакала Оллия, – а меня спас ты. Благодарю тебя. Но кто же ты, мой странный спаситель? Я никогда не видела гладиатора с косой.
– Я не гладиатор. Я воин Мансур. Все воины повелителя Тимура носят косы, так же как воины непобедимого сотрясателя вселенной Чингисхана.
Лицо девушки отразило недоумение. Она старалась понять, о ком ей рассказывает Мансур.
Они смотрели друг на друга и удивлялись. Он – тому, что кто-то мог не слышать о Чингисхане. А она – незнакомым именам, чужому облику. Но чем больше они смотрели друг на друга, тем больше это казалось неважным.
– Почему ты спас меня? – спросила Оллия с женской интонацией, как если бы она спросила: «За что ты полюбил меня?»
– Ты моя, – коротко сказал Мансур, – только моя. Поедешь со мной в Бухару.
– Где это – Бухара? – задумчиво-печально спросила Оллия. Строгая чистота ее сердца надеялась услышать более поэтичный ответ.
– Это город великого Хорезма. Не знаешь?
Оллия отрицательно покачала головой. Глядя в ее лицо, Мансур впервые ощутил смутное беспокойство.
– Но может быть, дядя знает, – поспешила обнадежить девушка.
– Пойдем к нему, – тут же решительно встал Мансур.
– Я не могу идти по улицам в одной тунике. Это неприлично. Мне нужен паллий. Ну такой плащ.
Не говоря ни слова, Мансур сделал шаг в коридор, схватил за плечо проходящего служителя и не допускающим отказа голосом приказал:
– Ей нужен плащ. Принеси.
– Я дам свой плащ, – произнесла молчавшая до сих пор рабыня, – только пришли мне его назад. Он у меня один.
– Благодарю тебя. Пришлю тебе новый паллий, – пообещала Оллия.
