Когда их полк достиг окопов Камбре, они остановились. Порой Чиро казалось, что он сойдет с ума от скуки. Долгими днями делать было нечего – разве что гадать, когда будет следующий штурм.
Монахини Сан-Никола научили его, что важнейшие решения не следует принимать в состоянии предельной усталости. Но похоже, каждое решение в окопах принималось именно так. Ставкой были жизнь или смерть, малейшее действие требовало храбрости и умения, и все здесь бесконечно устали, были голодны, промокли и продрогли до костей.
Со смертью невозможно заключить мир. Вокруг этого вертелись все разговоры. Одни просили товарищей застрелить их, если потеряют конечности. Другие клялись повернуть оружие против себя, если попадут в плен. У каждого солдата было свое представление о том, что можно вытерпеть, находясь на грани, и собственные ночные кошмары о том, что за этой гранью лежит.
От смерти уклонялись и ускользали, ее обманывали ежедневно. Но она все равно находила свои жертвы.
Чиро понимал, почему необходимо доставлять из Америки на поля Франции кораблями десять тысяч человек ежедневно. Дело было в намерении победить числом, и неважно, существовал или нет единый план победы.
Некоторые начинали цепляться за сны. Другим смерть стала казаться выходом из того кошмара, через который им пришлось пройти. Но у Чиро было по-другому. Он боролся с ледяной лихорадкой страха, потому что знал, что обязан вернуться домой.
Энца спрятала в вечернюю сумочку пригласительный билет с золотым тиснением. Взглянула в зеркало, окинув критическим взглядом свой жемчужно-серый парчовый наряд. Узкий прямой силуэт платья, оголявшего одно плечо, показался эффектным даже его создательнице.
Длинные черные волосы Энца зачесала наверх, натянула серебристые атласные перчатки до локтей. Этот рискованный контраст ткани и нежно розовевшего обнаженного плеча был хорошо продуман.
Дон Гепферт каждую осень давала вечеринку для всего штата Метрополитен-опера, включая совет директоров, технических сотрудников, актеров и дизайнеров. Единственный раз за год все департаменты Мет собирались вместе в неформальной обстановке, и каждый, работавший в здании Оперы, относился к этой вечеринке как к наилучшему вознаграждению.
Миссис Гепферт владела двухуровневыми апартаментами в двадцать комнат на Парк-авеню, с окнами от пола до потолка и высоченными сводчатыми потолками, напоминавшими Энце своды собора. По стенам вдоль удивительно реалистичных шпалер карабкались розовые плети, светлый английский ситец, толстые шерстяные ковры и низко висящие лампы придавали квартире уют, несмотря на ее размеры.
Вечеринка была в разгаре. Играл струнный квартет, повсюду слышались болтовня и смех, комнаты были заполнены народом, но Энца, Колин, Лаура и Вито отыскали тихий уголок в библиотеке.
Энца устроилась в бледно-зеленом бархатном кресле с высокой спинкой, обращенном к камину, а Вито подкладывал поленья в огонь. Французские окна, выходящие на террасу, были распахнуты, маркизы над ними развернуты, по периметру балкона расставлены небольшие радиаторы. Вечер парил между осенью и зимой. Ночной воздух пах морозцем, но было еще достаточно тепло, чтобы выйти наружу в легкой накидке. Колин принес Лауре выпить.
– Вот это настоящая жизнь! – сказала та.
– Добрые друзья и отличное вино, – согласился Колин.
Вито присел к Энце на подлокотник кресла. Она держала бокал с шампанским, он тоже взял свой.
– За нас! – провозгласил Вито.
Колин, Лаура и Энца подняли бокалы.
– Мне бы хотелось, чтобы эта ночь никогда не кончалась, – вздохнула Энца. Иногда она так безоглядно отдавалась настоящему, что забывала боль прошлого, и тогда чувство вины не мешало ей наслаждаться мгновением. Ее новая жизнь держалась на крепких опорах, легко выдерживавших удивление и радость.
– Она и не обязана кончаться, – заметила Лаура.
– Мне нравится, к чему все идет. – Колин притянул Лауру ближе.
– Мне тоже. – Вито обнял Энцу.
– Я подперла дверь «Милбэнк-хаус» старой туфлей, чтобы можно было попасть внутрь. – Лаура отсалютовала себе бокалом и отпила глоток вина. – Сегодня мы можем гулять столько, сколько захотим, и не ждать рассвета на крыльце, будто приятельствуем с молочником.
– Я лично отправляюсь на прогулку с красивейшей девушкой на свете, – рассмеялся Колин.
– Не забудь об этом.
У Лауры выдалась отличная неделя. Наконец-то Колин познакомил ее с сыновьями, и они показались ей такими же неугомонными, как собственные братья, которых она помогала растить. Она могла играть с ними в бейсбол, бегать наперегонки и бороться, это понравилось мальчишкам и произвело впечатление на Колина. Лаура входила в жизнь своего любимого так, как привыкла шить: серьезно отнесясь к наметке, она избавляла себя от сюрпризов в будущем. Но ей придется проявить гибкость, если она выйдет замуж за Колина и станет матерью его сыновьям.
Энца откинулась в кресле, положив голову на плечо Вито. Ее переполняло чувство умиротворения, сопровождавшее эту вечеринку в облаках, – у ног сияли городские огни, а рядом были друзья, которым она доверяла, которых ценила.
– Ты рассказала Вито о словах синьора Карузо? – Лаура подтолкнула Энцу локтем.
– Нет, – тихо ответила Энца.
– Что же он сказал? – заинтересовался Вито.
– Он спросил Энцу, когда же она начнет сама создавать костюмы как дизайнер, вместо того чтобы просто шить их.
– В самом деле? – воскликнул Вито.
– Он думает, что у меня чутье, – сказала Энца с застенчивой улыбкой.
– Начни с эскизов, – предложил Вито.
– У нее их уже две шляпные коробки в «Милбэнке», – сказала Лаура.
– Они там и останутся. – Энца отпила шампанского.
Вито покачал головой:
– Как неожиданно! Неутомимая итальянка стыдится своей работы. Не могу в это поверить.
– Мне еще многому предстоит научиться, – сказала Энца.
Из гостиной донеслись аплодисменты и приветственные возгласы.
– Пришел, – сказал Вито.
Энца, Колин и Лаура вслед за ним направились в гостиную, прихватив бокалы.
Гостиная Дон Гепферт была переполнена, как церковь в день большого праздника. Гости обступили Энрико Карузо. Он стоял в центре комнаты, под люстрой, и упивался признанием, будто сладкими сливками из кофейной чашки. Вито протолкнул Энцу в двери, а Колин и Лаура пробрались за ними.
– Вы знаете, как я обожаю вас, всех и каждого. Хочу поблагодарить всех за тяжелый труд при постановке «Лодолетты»
[69]
. Мы с Джерри восхищены вашей самоотверженностью.
Джеральдина Фаррар подняла свой бокал:
– Спасибо всем вам за то, что мы так хорошо выглядели. И мне бы хотелось также поблагодарить американскую армию, которая быстро выполнила свою работу и указала немцам их место. (Раздались радостные возгласы.) Надеюсь, что тепло снова вернется под крышу нашей Оперы. Мы тоже внесли свой скромный вклад: печи топились еле-еле, чтобы можно было посылать уголь на фронт, и мне пришлось не раз обнимать Энрико во время спектакля, притворяясь, что это любовная сцена, хотя на самом деле мне просто нужно было об него погреться!
