Рихард шёл быстро, не оглядываясь, по привычному маршруту. Он даже не взял свой автомобиль — надеясь, что свежий холодный воздух немного прояснит его мысли. Дойдя до дома Виктории, комиссар остановился перед распахнутой, висевшей на одной петле дверью.
Даже бродяги в большинстве своём боялись ночевать в этих домах, поэтому внутри всё осталось нетронутым. Мебель, занавески на окнах, даже посуда на кухонном столе. И если бы не странный гниловато-сырой запах и не слой пыли, успевший покрыть всё это, можно было бы подумать, что в доме всё ещё кто-то живет.
Ступени прогибались и трещали под ногами, когда Рихард поднимался на второй этаж. По коридору он шел быстро, ненадолго остановился лишь возле одной двери, на которой был красками нарисован замок — неумелой детской рукой Аннет. Её комната. Место, в которое он не заходил никогда и никогда не зайдёт. Странно… он всегда разрешал дочери рисовать на дверях, стенах, окнах… а Виктория это ненавидела. И неудивительно, что после его ухода она стерла всё, что Аннет нарисовала. Кроме вот этой картинки на двери, где в башне сидела мама, а на коне по холму поднимался папа.
Рихард провел пальцами по выцветшей сухой краске и быстро отвернулся.
Звонок Вильгельма Байерса застал его уже на пути сюда, и просьба — «посмотреть, не осталось ли каких-либо научных документов, материалов его жены, если, конечно, они сохранились», — не показалась ему странной. Ведь Виктория Ланн была единственной лаборанткой Чарльза Леонгарда, пользовавшейся его полным доверием. По крайней мере… так казалось.
Дверь рабочего кабинета жены открылась со скрипом. Здесь тоже ничего не изменилось. Комната была почти пустой: из мебели лишь массивный стол, небольшой книжный шкаф, несколько стульев и старое радио на подоконнике. Но один предмет здесь всегда удивлял Рихарда.
Старое кресло-качалка стояло у окна, и Ланн помнил, что там Виктория работала чаще, чем за письменным столом. Просто раскладывала документы или книги на коленях и на подоконнике и читала, выписывала, приклеивала какие-то листочки с формулами. Иногда в кабинет пробиралась маленькая Аннет и залезала к маме на колени — ей очень нравилось качаться в этом кресле. Но когда Виктории не было дома, дверь всегда была заперта. И в последние годы их брака Рихард уже не знал, какими исследованиями занимается жена.
Он подошел к столу и стал выдвигать один ящик за другим. Там было множество папок, разложенных по годам. Он вынул их, удивляясь: откуда в некоторых женщинах этот научный азарт, желание закопать себя в какой-то лаборатории и сгинуть там… или позволить чему-то себя уничтожить.
Виктория сразу показалась ему необыкновенной. В тот самый день, когда Гертруда Шённ потащила его на студенческую вечеринку, знакомиться со своим новым увлечением.
— Ричи у меня вместо мамы и папы, — сказала она тогда, обворожительно улыбаясь «жертве» — молодому светловолосому врачу с пронзительными черными глазами. — Поэтому вы просто обязаны подружиться.
Леонгард не производил тогда отталкивающего впечатления. Он казался типичным «заучкой», долговязым, худощавым, немного нелепым. Рихард не мог понять, что нашла в нём Гертруда, и всё же улыбнулся в ответ. А потом этот заучка, поправив свои очки, вдруг улыбнулся:
— У меня тоже есть кое-кто вместо мамы и папы, и думаю, вы обязаны подружиться.
В этот момент к ним подошла сероглазая девушка с копной светлых волос. Она не была красивой, не была одной из тех, на кого Ланн обычно заглядывался. Но говорить с ней можно было о чем угодно и сколько угодно. С Чарльзом Леонгардом они были знакомы столько же, сколько Рихард был знаком с Гертрудой, — с самого детства. И сразу нашлось то, что невольно вызвало у Ланна симпатию, — молодой врач оберегал свою подругу так же, как он, Рихард, оберегал Гертруду. А она точно так же над ним посмеивалась. И это было хорошим началом.
И Виктория, и Чарльз были очень увлечены наукой. Их мечта заниматься исследованиями в области медицины сплачивала их точно так же, как мечта защищать закон сплачивала Рихарда и Гертруду. И это было ещё одной точкой их пересечения. Третьей точкой стало то, что Ланн всё-таки влюбился. А потом…
Гертруде не нравилось сидеть дома одной и возиться с новорожденным ребенком. Не нравилось то, что Леонгард работал в лаборатории и в больнице даже ночью. А со временем стало не нравиться и то, что вместе с ним работала Виктория. И однажды Гертруда Шённ просто съехала из благоустроенного дома в свою старую квартиру. Сильве тогда не было и года.
Гертруда Шённ больше не вернулась в полицию. Но в жизнь Рихарда она вернулась сполна, и теперь уже настал черёд Виктории злиться. Она жалела своего Чарльза и жалела Сильву. Она не могла понять, что Гертруде, забеременевшей случайно, просто не нужна была дочь. Фрау Шённ плохо перенесла беременность и тяжело переживала необходимость всё время о ком-то заботиться… казалось, тот естественный механизм, который все зовут материнским инстинктом, у неё просто отсутствовал. И как бы она ни старалась нежно улыбаться при виде своей девочки, Рихард иногда замечал нервно, брезгливо подрагивающие уголки рта — когда маленькая Сильва начинала плакать или слишком громко смеяться. Виктория Ланн тоже это замечала. «Она чудовище, эта твоя Труда». Так она однажды сказала Рихарду. И это была ещё одна трещина между ним и женой.
Да, Рихарду, для которого их Аннет была маленьким солнцем на фоне окружающей серости и промозглости, трудно было понять то, что так мучительно переживала Гертруда, но… он слишком долго знал её, чтобы осуждать. Некоторые люди просто не созданы для семьи. Или позже, чем остальные, убеждаются, что она нужна им.
Как только Аннет исполнилось три, Виктория перестала проводить время дома. Леонгард начал новые исследования и взял её к себе лаборанткой. В доме появилась няня, — то, против чего Ланн всегда категорически возражал. Ему не нравилось многое — как мало жена бывала дома, что она получала значительно больше, чем он, и все те резкие замечания, которые Виктория отпускала, видя в газетах имя Гертруды Шённ. Раньше он иногда думал, что если бы не дочь, он бы ушёл. Теперь он понимал, что даже дочь его не удержит.
Он просматривал лист за листом. «Чёрный ящик». «Линии силы». Биопсихические волны. Отчеты об операциях, краткие выписки из разных книг, иногда даже рентгеновские и обычные снимки пациентов. Про себя Рихард уже решил, что просто заберёт всё. И пусть Байерс сам ищет нужное, копаться в бумажках — не дело комиссара.
Пропустив несколько папок, Ланн взял ту, которая была помечена последним годом перед Крысиным Рождеством. И медленно открыл её. Какие-то чертежи. Изображение странных очков под разными углами. Микросхемы, чипы, характеристики. Ровные строчки текста, описывающие работу устройства. Взгляд сразу же зацепился за слова «Биопсихические волны».
На следующем листе был какой-то странный рисунок, как будто выполненный рукой ребёнка. Два человечка, состоящие из палочек и кружков, соединённые ярко-красной линией. Линия была проведена жирно, видимо, фломастером. Ниже картинка повторялась, только линия уже была зеленой. Ещё ниже — синей. Потом фиолетовой и, наконец, белой, намеченной лишь контуром. Возле каждой картинки была приписка.
