Но самоутешение работало слабо, слезы катились, а в душе ширилось, росло чувство утраты, как растет расстояние между берегом и удаляющимся кораблем с алыми парусами, куда она безнадежно опоздала.
Поднявшись, Марина протопала к холодильнику, хлебнула холодной воды из запотевшего стакана. Все, Кнышева. Пореви сегодня-завтра, а потом станет легче, ты успокоишься и забудешь… Нет, такого не забудешь, но воспоминания о нем померкнут, утратят материальность, и ты положишь их в копилку опыта, чтобы доставать иногда и любоваться, как драгоценными камнями.
Сейчас же тебе нужно разорвать все, что вас связывает. Первым делом — удалить его номер из телефона, чтоб не было соблазна позвонить. И все сообщения — тоже. Да, не хочется, но это необходимо.
С минуту телефон просто лежал в ладони, Марина смотрела на него, как на живое существо, приговоренное к казни. Потом набралась мужества, отыскала номер Артура и нажала Del, подтвердила, что действительно хочет его удалить, и всхлипнула, когда на экране высветилось «операция прошла успешно». Наступила очередь сообщений. Их Марина стирала равнодушно, только над последним долго думала, ловила и пыталась осмыслить ощущение.
Это как приводить приговор в исполнение, причем казнить нужно самое дорогое.
— Зачем Герасим утопил свою Муму, — пробормотала она и криво усмехнулась.
Закончив с сообщениями, Марина вспомнила о том, что у нее припрятано полбутылки коньяка, неплохо бы использовать его как обезболивающее.
Пила она из горлышка, закусывала тонко нарезанным сыром. Спирт обжигал горло, согревал, отодвигал боль на задний план, и она делалась приятной, как в шестнадцать, когда любовные терзания доставляют странное наслаждение, их смакуешь, ими упиваешься.
Уснула она за полночь под песни «Ночных снайперов».
Обрывки снов напоминали горячечный бред. Марина много раз распахивала глаза и снова падала в сон, похожий на фрагменты калейдоскопа.
Проснулась она по будильнику, разбитая и больная. Голова трещала, ломило каждую мышцу, каждый сустав. Но не это было самым отвратительным: из груди словно вырвали сердце, и в разверзшуюся черную дыру втягивалась реальность.
«Это пройдет, — утешила себя Марина. — Не сегодня, так потом. Главное — доползти до завтра целой. А сейчас — доползти до аптечки, выпить таблетки от головы и плестись на работу».
От последней мысли Марину замутило, перед глазами заплясали разноцветные круги, она покачнулась, схватившись за трюмо. Хреново-то как, какая работа? Вызвать врача, сделать больничный…
Пошатываясь, она добрела до кровати и будто упала в липкую черноту. Перед глазами проносились лица, места, в душе рождались эмоции — нереальные, болезненные. Некоторое время она словно барахталась посреди темноты, чувствуя себя шаром в воздушных потоках.
Потом — снова калейдоскоп видений, смешанный с реальностью. Артур, Наташка, горячий чай. Вроде бы кто-то звонил, а может, и нет.
Когда наконец удалось сфокусировать взгляд, над ней нависало одутловатое мужское лицо. Если бы не белый халат, Марина бы заорала и принялась отбиваться. Врач глянул в сторону и проговорил:
— Теперь ей станет полегче.
Врач встал и направился к выходу, прихватив чемоданчик с инструментами, Наташка отправилась его провожать. Щелкнув щеколдой, уселась на кровать рядом с Мариной и покачала головой:
— Ну и напутала ты меня, подруга.
— Что было? — прохрипела Марина.
— Что-что… Вчера тебе позвонила, а ты бредишь, ну, я и примчалась.
— Спасибо… Вчера? — вяло удивилась она. — Прошли сутки, и сегодня понедельник?
— Ну да.
— Моим ты не звонила?
— Нет.
— И не надо их волновать… Спасибо. А как же работа…
— Забыла? Я ж в отпуске, — на лоб легла прохладная рука Наташи. — И где ты умудрилась поймать ГРИПП среди лета?
Марина соображала туго. Одно она понимала — это не ГРИПП, а самая настоящая ломка. Уколы не уберут причину, и только Артур избавит ее от мучений. Захотелось к нему прикоснуться. Настолько, что она готова была валяться у него в ногах, вымаливать прощение, лишь бы он позволил дотронуться до себя. И хорошо, что нет сил, иначе…
Никогда. Больше — никогда. Лучше сдохнуть.
— Ты что, ревешь? — поинтересовалась Наташа, и Марина отвернулась к стене.
— Дела-а-а, — проговорила подруг а. — Давай поговорим об этом?
— Извини, нет.
Большинство женщин с радостью делятся сокровенным, раздают частички боли близким, и им становится полегче. Для Марины же исповедь перед чужими людьми всегда казалась чем-то стыдным, особенно когда приходилось рассказывать о неприятном. Какое там «поделиться» — все равно что призывать покойника, как в открытой ране ковыряться, лучше подождать, когда она заживет.
— Ната, спасибо, мне уже полегче, у тебя малая одна…
— Она с бабушкой, ничего.
— Да нормально все со мной.
Наташка покивала.
— Ага, ага, ты в зеркало себя видела? — Наташка метнулась в ванную и ткнула Марине под нос зеркало, откуда на нее смотрела заморенная женщина с красными глазами и потрескавшимися бескровными губами. Но самое страшное, эта женщина напоминала смертельно больную: черты лица заострились, щеки ввалились.
Марина зажмурилась, вспомнила Оливию, Катю, и от этого понимания по спине пробежал холодок. Сковывающие ее невидимые цепи тянулись к Артуру, хотелось прекратить мучения даже ценой собственной жизни.
В глубине души шевельнулась злость. Всему есть медицинское объяснение: самка всегда выбирает самого сильного, харизматичного самца — так задумано природой. На него начинает вырабатываться дофамин, внутренний наркотик, и человек попадает в зависимость от другого человека. Но чтобы так… до болезни и полного растворения.
Танцующий огонь — это красиво. Можно бесконечно наблюдать за ним, если б не одно «но» — ему нужно сжигать, чтобы жить. Сейчас Марина ощущала себя лесом, где догорает последняя роща. Потом огонь умрет и останется пепел. Не пустыня, как раньше, нет. В пустыне есть жизнь. Выжженная пустошь. Джунгли после напалма.
И сейчас она борется за то, чтобы сохранить хотя бы несколько ростков, из которых когда-нибудь можно будет возродиться.
— Это из-за него? — Наташка села рядом и погладила по волосам.
От ее прикосновения, от сочувствия появилось желание завыть в голос, но Марина сдержалась, а Натка исправилась сама:
— Извини, я помню, что ты не любишь делиться, когда больно.
— Мне правда лучше. Криз уже позади, — чтобы доказать это, Марина села в постели и свесила ноги — перед глазами заплясали мушки, но вскоре зрение восстановилось.
Нет, это не с ней. Она сильная и не попадает в зависимость. Или же происходящее — на грани были и фантастики, и Артур… Да что Артур? Приворожил ее? Хватит оправдывать собственную слабость небылицами.
