– Посмотри, – сказал мужчина, – сегодня должен быть большой концерт на открытом воздухе на том берегу. Интересно, не отменят ли его.
Дружелюбная продавщица в сувенирном киоске услышала его слова и ответила:
– Только не этот концерт, сэр. Это золотой юбилей мистера Фидлера с Бостонским симфоническим оркестром.
– Благодарю вас, мэм, – сказал Боб и повернулся к Жан-Клоду. – Мы, быть может, промокнем немного, но это того бы стоило.
– Это джаз?
– Нет. А это имеет значение?
– Нет, – ответил мальчик.
25
Жан-Клод и Боб вернулись к машине по набережной, и мужчина достал из багажника старое одеяло. Завернув за сэндвичами, они прошли по Гарвардскому мосту на Эспланаду, зеленый полумесяц газона, обрамлявший Раковину – павильон, укрывавший музыкантов от непогоды.
Несколько тысяч стойких фанатов, бросая вызов стихии, расположились в импровизированных палатках, вигвамах, под самодельными тентами. Боб и Жан-Клод расстелили свое одеяло как можно ближе к Раковине.
– Если задницы у нас и отсыреют, здесь мы, по крайней мере, все хорошо увидим, – успокоил Боб и предложил Жан-Клоду огромный сэндвич.
– Мне обязательно его съесть? – спросил мальчик. – У меня живот немного болит.
– Не беспокойся, – заверил его Боб, думая, что у ребенка это от нервов. – Ешь, сколько сможешь.
– Ладно, – вздохнул Жан-Клод и начал откусывать маленькие кусочки.
Часом позже буря аплодисментов заглушила шум дождя. Почтенный дирижер направлялся к эстраде. Толпа поднялась на ноги, и все кричали: «Мы любим тебя, Артур!»
– Этот седой человек – большая знаменитость, – объяснил Боб Жан-Клоду. – Он еще важнее музыки.
– Он выглядит как Père Noёl, – сказал мальчик.
– Ты прав, – отвечал Боб, – но он похож не только на рождественского деда. Он похож на патриарха. В этом причина его популярности, я думаю.
Я никогда не видел Фидлера так близко, подумал Боб, но что-то в нем напоминает мне отца.
И мужчина вспомнил, как много раз чудесно проводил время со своим отцом: бейсбольные матчи филадельфийских команд, субботние утренние концерты филадельфийского оркестра под управлением Орманди, походы в горах Поконо. И везде они только вдвоем. Его внезапно охватила тоска по отцу.
Фидлер поднял дирижерскую палочку, и концерт начался. Первым номером был «Когда Джонни, маршируя, возвращается домой».
В последующие полчаса дождь усилился.
– Я думаю, нам пора уходить, – сказал Боб.
– О нет, пожалуйста, – сказал мальчик.
– Ну, ладно, – отвечал Боб с некоторой неохотой. Он взглянул на часы. Без двадцати девять. Парижский рейс был уже над Атлантикой.
В финале прозвучала «Увертюра 1812 год» с колокольным звоном и пушечными выстрелами. Жан-Клод пришел в экстаз, особенно при звуках фанфар, сливавшихся со струнными инструментами.
– Это La Marseillaise! – закричал он, вскакивая на ноги.
– Да, – сказал Боб. – Это сюрприз для тебя.
Пока музыка продолжалась, мальчик был в восторге. Он хлопал, даже когда увертюра закончилась и оркестр перешел на «Звезды и полосы». Теперь насквозь промокшая толпа поднялась на ноги, пела, кричала и маршировала на месте. Грандиозное столпотворение.
Внезапно небо взорвалось разноцветными огнями – красными, зелеными, желтыми, голубыми.
– Смотри, папа, – кричал мальчик. – Les feux d’artifice! Фейерверк!
Боб поднял сына и посадил себе на плечо, чтобы ему было лучше видно. При этом он не мог не почувствовать, что хотя воздух был прохладный, мальчик казался странно теплым. Слишком теплым.
– Пошли, Жан-Клод. Вернемся к машине.
С ребенком на руках Боб направился к мосту. Жан-Клод был по-прежнему заворожен взрывающимися в небе разноцветными бомбами.
К моменту, когда они подошли к парковке у Массачусетского технологического института, Жан-Клод дрожал. Боб положил ему руку на лоб. Лоб был очень горячий.
– Пойдем ко мне в кабинет и переоденем тебя в сухое, – сказал Боб.
– Хорошо, – отвечал смиренно мальчик.
Мужчина открыл багажник, достал зеленый чемодан, и они поспешили к его корпусу.
Наверху отец вытер Жан-Клода бумажными полотенцами из мужского туалета. Мальчик неожиданно показался ему очень маленьким и хрупким: одни костлявые ноги и плечики. Мальчик весь горел.
– Принести тебе горячего чаю из автомата? – спросил Боб.
– Нет, я ничего не хочу, – отвечал Жан-Клод.
Черт, подумал Боб, сначала я накормил его до колик в желудке этой быстрой едой, а теперь еще и застудил до лихорадки. Хорош папаша.
И тут он понял: «Я не могу везти его в Лексингтон. Я не умею обращаться с больным ребенком». Он закутал его в свою ветровку и, стараясь сохранять присутствие духа, позвонил Шиле.
– Боб, где ты? Здесь дождь как из ведра.
– И здесь тоже, – отвечал он. – И сплошной туман. Я не мог посадить Жан-Клода в самолет в такую погоду.
– О, – произнесла женщина. И потом прибавила: – Я полагаю, это разумно.
Последовало молчание.
– Послушай, Шила, он насквозь промок, и мне кажется, у него температура. Я бы отвез его в больницу, но…
– Ему настолько плохо?
– Нет, я хочу сказать, я не уверен. Можно мне привезти его обратно, только на сегодняшний вечер?
Еще одна пауза.
– Боб, девочки очень расстроены. То, что они целый день сидят безвыходно, не способствовало улучшению. – Шила вздохнула. – Но я не думаю, что тебе следует дольше отсутствовать. Начинает казаться, что ты нас оставил.
Боб испытал огромное облегчение.
– Да. Еще только день-другой. Я хочу сказать, мы не можем отправить больного ребенка в путешествие. Ты не согласна?
Жена колебалась. Муж нетерпеливо ожидал.
– Я не думаю, что тебе следует отсутствовать дольше, – повторила Шила, избегая одной проблемы и обращаясь непосредственно к более важной: их семейной жизни.
26
Дорога была скользкая и темная. Боб гнал машину слишком быстро. Мальчику явно становилось хуже с каждой минутой. Жан-Клод сидел тихо, держась за живот и испуская время от времени едва слышные стоны.
– Включить радио? – спросил Боб.
– Хорошо…
Он включил, надеясь, что музыка как-то успокоит ребенка.
На шоссе было пусто. Буря разогнала даже дорожную полицию. Боб доехал да канала за рекордное время.
Чем ближе становился дом, тем сильнее бушевала непогода.
