Ведь его замок при выстреле высекает сноп искр. Если пистолеты разрядить, высыпав из ствола порох, и просто щелкнуть курком, как бы вхолостую, таким путем можно поджечь запал. Все это я изложил своим товарищам по несчастью. После некоторого молчания и раздумья план был признан реальным. Я взялся разряжать пистолеты, решив один оставить себе, второй отдать другому человеку. Федор отказался сразу – плавать не умел. Онуфрий молча кивнул головой. Купец и Федор ушли за бочкой с порохом. Теперь надо было сделать запалы. На всякий случай надо сделать два – не ровен час, замокнут в воде. Скатал из бумаги трубочки, туго набил их порохом, который высыпал из пистолетных стволов. Получилось что-то вроде китайских шутих. Мы с Онуфрием обговорили, что и кто делает, я ему показал, что надо сделать, если я по каким-либо причинам не смогу поджечь фитиль. Федор с Григорием принесли бочонок с порохом, мы аккуратно проковыряли небольшую дырочку с торца, заткнув ее деревянной пробкой. Запалы замотали в кусочки кожи, положили на голову и натянули шапки – хоть какая-то защита от воды. За пояс сунули по пистолету и обмотались веревками. Федор с Григорием подтащили к борту бочку, мы с Онуфрием по веревочному трапу тихонько опустились в воду, чтобы не было всплеска, и нам на веревке опустили бочку. Вода сразу обожгла холодом, кажется, тепло из тела ушло мгновенно. Мы с Онуфрием, подталкивая бочку с порохом, поплыли к фрегату. Освещение на пирсе было очень слабым, кое-где торчали факелы, да у трапа стояли часовые, рядом с которыми горел огонь. Корма фрегата оставалась в темноте, что нам и нужно. Молча подплыли, кое-как отмотали веревки с поясов и принайтовали бочку к перу руля с кормовой стороны. Бочка была наполовину в воде, если повезет, взрыв может не только оторвать руль, но и повредить обшивку на корме, это было бы сверх программы, тогда шведам будет не до погони, придется спасать свой фрегат. Мы сняли шапки и, стуча зубами от холода, достали запалы, воткнули в отверстие бочки. Когда я делал запалы для самодельных бомбочек при коломенской схватке, горели они около восьми секунд, сейчас запалы были в два раза длиннее, но сколько они будут гореть – неизвестно. Если секунд пятнадцать – двадцать, доплыть до своей шхуны мы не успеем, взрывом нас просто оглушит и выбросит на берег, как рыбу. Я прошептал Онуфрию:
– Как только подожжем фитили, выбираемся на пирс и бегом к шхуне.
Онуфрий не понял:
– А часовые? Панику же поднимут!
– Да и черт с ними, все равно взрыв будет, и паники хватит и без нас.
Мы вытащили пистолеты, взвели курки и, поднеся замки к запалам, спустили курки.
У Онуфрия это получилось удачней, его запал сразу задымил, а мне пришлось щелкнуть курком еще раз. Вот и мой запал задымился, мы как можно быстрей доплыли до пирса и по деревянным перекладинам, как по лестнице, взобрались на пирс. Дружно, как спортсмены на старте, рванули к шхуне, только пятки застучали по доскам. Часовые не сразу поняли, в чем дело, начали кричать по-шведски что-то угрожающее. Мы, не обращая внимания на крики, летели к своему судну. Трап наши уже убрали, команда сидела на веслах, ожидая нашего возвращения. С разбегу, оттолкнувшись от причала, мы прыгнули, зацепившись руками за борта. Нас моментально подхватили чьи-то сильные руки и втянули на палубу. Капитан крикнул:
– Взяли!
Весла правого борта дружно оттолкнулись от причала, мы стали отходить от причальной стенки. Сердце в груди после сумасшедшего бега оглушительно стучало, с одежды текли потоки воды. Никого не надо было подгонять, гребцы работали, как на гонках, с каждым мгновением и взмахом весел удаляя нас от причала. По причалу бежал в нашу сторону часовой, на ходу срывая с плеча мушкет. И в это время раздался взрыв. Под кормой фрегата гулко ухнуло, поднялся столб воды, корабль подбросило, падая, он правым боком кормы ударился о причал. Факелы потухли, и в кромешной темноте было слышно, как вода с ревом врывается в утробу судна. Слышались крики раненых, поднялась паника. Теперь можно не бояться преследования. Правда, во время взрыва нас тоже хорошо тряхнуло, положив на левый борт, однако шхуна быстро выпрямилась, купец распорядился поднять паруса. Ветер дул с суши, мы быстро удалялись от негостеприимного берега, радуясь удачному побегу. На причале зажглись факелы, были видны бегающие люди. В нашу сторону из береговой крепости раздалось несколько пушечных выстрелов, но нас укрывала темнота. Я пошел в свою каюту, надо было переодеться в сухую одежду. Когда я вышел из каюты, купец открывал на палубе бочонок с вином, рядом стояла вся команда, лишь один рулевой с тоской поглядывал в нашу сторону. Выбили дно бочонка, здоровым ковшом зачерпнули вина, что купец вез в Новгород на продажу, и протянули мне.
– Пей, лекарь, сегодня ты герой и освободитель, славься!
Ко мне поближе из круга команды вытолкнули Федора и Онуфрия.
– Налить им по полной, за освобождение!
Далее ковш с вином обошел всю команду. Люди были возбуждены, радость свободы била им в головы, заставляя терять осторожность. Я подошел к купцу:
– Выдели человек пять из команды, пусть не пьют, впереди полночи хода в шведских водах, если нас поймают, повесят на реях, как врагов.
Купец лишь отмахнулся. Тогда я взял под руки Федора и Онуфрия, отвел их к борту:
– Ребята, не пейте больше, трезвый один рулевой, мы в чужих водах, случиться чего – все сгибнем!
Мужики переглянулись. И выпить с товарищами им явно хотелось, и меня слушать жизнь заставила, пока все, что я делал, было правильным.
– Хорошо, пить больше не будем, пока в свои воды не войдем.
Остаток ночи прошел относительно спокойно – относительно потому, что почти вся команда напилась, раздавались пьяные песни, шум. Федор с Онуфрием стояли – один на носу, другой на корме, вглядываясь в ночное море. Поскольку купец был тоже пьян, шхуна управлялась только рулевым. Куда мы плыли, я понятия не имел, поскольку не обладал штурманскими навыками. Небо начало сереть, стали видны белые барашки волн, низкие хмурые тучи. Ко мне подбежал Федор:
– На горизонте за кормой паруса, как бы не за нами погоня.
Команда лежала на палубе пьяная в дым. Что делать, я не знаю, где мы находимся, далеко ли до наших берегов, есть ли подводные рифы и отмели, и еще неизвестно, то ли случайный попутчик сзади, то ли погоня.
– Вот что, Федор, бери Онуфрия и будите купца, что хотите делайте, но приведите его в порядок.
Хлопцы убежали исполнять, а я пошел на корму, посмотреть, что за паруса. Паруса действительно были, причем уже не на горизонте, а ближе, можно было разглядеть, что мачты две, но вот что за судно и его принадлежность, понять пока было нельзя. Я вернулся к купцу. Федор с Онуфрием терли купца за уши, били по щекам, тот лишь мычал нечто нечленораздельное и мотал головой.
– Вот что, парни, обвяжите его веревкой и бросайте с корабля, глядишь, в воде быстрее очухается.
Федор с Онуфрием переглянулись, но перечить не стали. Нашли веревку, коих на корабле было множество, обвязали вокруг грудной клетки несколько раз и, стянув с Григория сапоги, бросили его за борт. Мы встали у борта и смотрели, не хватало только, чтобы на наших глазах он захлебнулся. Однако, как старый морской волк, почуяв, что он в воде, Григорий стал молотить по воде руками и вертеть головой, пытаясь понять, где он и что с ним. Поскольку вода была холодной, минут через пять-десять пришел в чувство, стал кричать, чтобы его вытащили, а мерзавцев, что бросили его в воду, он сам утопит. Не обращая внимания на крики и ругательства, я выждал еще минут десять, и когда купец уже посинел от холода и стал клацать зубами, приказал его вытащить. Потоки воды стекали на палубу с дрожащего от холода Григория, я распорядился его переодеть в сухое и привести ко мне на корму. Сам побежал к рулевому, посмотрел на приближающиеся паруса. Что-то больно ходко идет, не похоже на торговца, те медлительны, поскольку всегда нагружены. Так резво могут ходить только военные суда или разбойники. Ни то ни другое ничего хорошего нам не сулило. Наконец на корме появился Григорий – вид его был ужасен – отечное лицо с разбитыми шведами губами, мутные глаза, изо рта убойный запах перегара. Сразу, с ходу, он начал громко ругаться, крича, что ему испортили празднование освобождения, а теперь у него болит голова. Я решил не церемониться и схватил его голову, повернул к парусам:
