– Спасибо, вовремя подоспел. А кто стрелял на судне?
– Двое напали, – коротко пояснил я.
Капитан закричал:
– Федор, Лука, Никита, все сюда!
К нам пробивались двое. Три бездыханных тела лежали на поляне. Ну вот, вроде теперь понятно, кто за кого. Мы бросились на помощь команде, капитан кинулся в самую гущу схватки, я прикрывал ему спину. Пару раз пришлось здорово помахать саблей, что против нее ножи, даже длинные. Дело было сделано. Капитан обошел оставшихся. В живых осталось трое человек команды, четверо были убиты, и двое раненых бунтарей сидели, зажимая раны руками.
– У, душегубцы, давно я к вам приглядывался, носом чуял – неладное что-то. Случай подвернулся – пассажир наш двух самых скверных застрелил. Не он, уже к богу наши души отлетели бы. – Он повернулся ко мне: – С этими-то что делать будем?
– А посаднику в ближайшем городе сдай, коли рук марать не хочешь и грех на душу брать.
– Быть по сему, связать татей!
Разбойников связали, бросили в трюм. Тела убитых завернули в парусину и, привязав по камню, бросили в воду. Отдышались, выпили за упокой.
– Трудновато с судном управляться будет, людей мало, хорошо, если ветер попутный будет, а то на весла сажать некого. Плохо, что кормчего убили, реку знал хорошо. Бог даст – дойдем.
До утра уже не спали, прибирали судно, окатили палубу водой от крови, приготовили немудреный завтрак. Как только первые лучи осветили воду, оттолкнулись от берега. За рулевое весло встал сам капитан. По мере своих знаний я помогал матросам – закрепить парус, перевязать шкоты. Когда выдалось свободное время, подошел на корму к капитану, встал рядом.
– Видно, Бог тебя послал, помог от душегубов уберечься, спасибо. Меня Тимофеем звать.
– Юрий Кожин, из Москвы.
– Да и мы недалече живем, истринские мы.
– Что же у тебя, Тимофей, команда такая, без малого жизни не лишили да корабль не отобрали.
– Шкипер набирал, убили его. Самому надо было, да на шкипера понадеялся. Дел-то на берегу много – груз найти, загрузиться, доставить вовремя. На судно продукты, паруса, смолу, веревки, за всем не уследишь.
– А судно-то чье?
– Брата моего, от лихоманки позапрошлым годом умер. По наследству – женка его владелица, а управляюсь я, его семью кормлю и сам кормлюсь.
– Предложение у меня к тебе, Тимофей. Не хочешь ли ты мне служить вместе с судном и командой? Команду сам подберешь, пока в Москве стоять будем. Платить буду не меньше, чем до этого зарабатывал, а плавать будешь – куда я скажу. Тебе выгодно – груз самому искать не надо. Зимой, когда лед на реках встанет, – корабль чинить, к весне готовить будешь, а жалованье все равно идти будет. Подумай.
– А чего думать, согласен я, иногда бегаешь, бегаешь по купцам – ну нет грузов, хоть и сезон. А команде деньги вовремя дай, семьи две опять же кормить надо. Так что не сомневайся, служить на совесть буду, не подведу. Ты, я вижу, человек серьезный, вон как укорот разбойникам дал, да не только за себя постоял, мне и команде помог, хотя мог и на судне отсидеться.
Мы скрепили наш договор рукопожатием. Не сглазить бы. Деньги есть, судно есть, теперь бы и дело найти да своим жильем обзавестись. Хотя и мой дом в Петроверигском, да формально прав на него не имею. К вечеру дошли до Коломны. Мы с капитаном сошли на берег, пошли искать посадника, все же разбойников сдать надо да про убитых рассказать. Посадник, хотя и дома был, а не на службе в городской управе, нас принял, выслушал, стражу позвал – разбойников в городскую тюрьму перевезти велел. Когда обоих вытащили из трюма – один уже еле дышал, наверное, к утру отойдет, а второй хотя и бледен был, держался неплохо. Жить по чести не хотел, теперь в петле палача или на плахе жизнь закончит. Сам выбрал свой путь, никто не толкал.
С утра пошли на суд. На ушкуе для охраны остался только один вахтенный. Суд был при городской управе, судил посадник. Выслушал нас, заслушал разбойника, второй так и умер в тюрьме, не дождавшись суда. Может, оно для него и лучше. При стольких свидетелях отрицать свою вину было бесполезно. Приговорили к повешению, что и было немедля исполнено. Правильно, что за казенный счет ублюдка кормить. Мы поклонились посаднику за справедливый суд и стали спускаться по ступеням. В это время прямо ко входу лихо подкатила четверка коней с экипажем. Сзади гарцевала охрана – четверо конных. Лакей соскочил с задка кареты, раскрыл дверцу, откинул подножку. Из кареты задом вперед вылез сухощавый господин в добротном камзоле, в белых чулках, при шляпе, но без оружия. Ни шпаги, ни сабли я при нем не увидел. Господин медленно и важно стал подниматься по лестнице, а навстречу из дверей управы выскочил посадник, согнулся в поклоне. Видимо, отвлекся важный чин, не поберегся, соскочила нога со ступеньки, да и грохнулся. Посадник тут же подскочил, пытаясь помочь встать. Но господин лишь ругался, в основном по-немецки. Наконец, совместными усилиями ему удалось встать, однако идти, да что там идти, даже опереться на одну из ног он не смог. «Вывих или перелом лодыжки», – подумал я. Господина внесли в управу его дюжие охранники. Когда я попытался пройти следом, меня остановили.
– Я лекарь, хочу посмотреть, что с господином.
Старший охраны бросил:
– Стой здесь. Сейчас узнаю у господина Лефорта.
Меня как градом окатило. Не Франц ли Лефорт, швейцарец, будущий советчик Петра? У охранника я спросил:
– Не Франц ли господин?
Охранник кивнул. Старший вышел и позвал меня внутрь. Лефорт лежал на диване, обе ноги со снятыми туфлями покоились на подушке, на лице было страдальческое выражение. Я поклонился
– Юрий Кожин, лекарь. Не дозволите ли осмотреть вашу ногу, сударь?
– Та, та, нога болеть, надо лечить.
Я осторожно стащил с ноги чулок. Нога в голеностопе уже распухла, наливалась красно-синюшным. Осторожно прощупал – да, вывих. Попросил старшего из охраны придержать ногу, резко дернул и повернул стопу. Со щелчком стопа встала на место. Пациент заорал от боли. Старший сделал угрожающую рожу и двинулся ко мне.
– Быстро давай холстину, туго перетянуть ногу надо.
Старший в растерянности остановился. Франц перестал орать, боль уходила.
– Что стоишь, делай, как сказали.
Охранник крутил головой, где в служебной комнате посадника найдешь холстину. Франц прошипел: – Снимай рубаху, рви исподнее, режь! – Охранник мгновенно разделся, под верхней шелковой рубахой была нижняя, более плотная. Ее-то мы и порезали на длинные полосы. Я туго подбинтовал сустав. Франц уже лежал спокойно.
– Молодец, я уже здоров?
– Надо три-четыре дня не ходить, ногу поберечь, нужен покой, лежать в постели.
– Дел много, как же лежать?
Я решил пугнуть:
– А то можно остаться хромым.
– Ист гуд. Ладно, послушаем лекаря. Дай ему денег.
