* * *
К середине месяца мы собирали в день по дюжине помидоров, столько же огурцов, снимали первые баклажаны и тыкву в бессчетных количествах. Однажды утром пришел мой друг; я как раз, выполняя роль целой бригады, волокла к дому две полные тяжеленные корзины овощей. Он произнес библейское благословение: «Урожай изобилен, а усилий немного».
Я, конечно, не стала с ним спорить, хотя, по правде говоря, мне все же пришлось вернуться в огород в то утро и собрать около двух сотен луковиц — наш годовой запас. Они отлично округлились за длинные дни середины лета и теперь ждали, когда их вытащат из земли, подсушат и заплетут в тяжелые косички, которые мы подвешиваем над каминной полкой в кухне, а затем отрываем по штучке по мере надобности в течение всей зимы. Мне также нужно было в тот день вытащить свеклу, собрать множество зеленых бобов и подсунуть бумажные тарелки под две дюжины зреющих дынь, чтобы защитить их снизу от влаги и мокриц. В следующую неделю мы начнем снимать этот урожай, вместе с перцами, сахарной кукурузой и окрой. Урожай и впрямь обильный, однако труды были в разгаре и конца им не видно.
Разумеется, не следовало забывать, что мы всего лишь огородники, которым надо прокормить себя и иногда заезжающих друзей, а не профессиональные фермеры, выращивающие продукцию с коммерческими целями. Это совсем разный набор задач и хлопот. Но в нашем семейном лозунге «Прожить год на местной пище» разница как-то была незаметна. У каждого из нас было, помимо фермерства, свое собственное занятие, однако задача накормить себя тем, что выращено нами самими, стала существенной частью стратегии выживания. Мы практически перешли на натуральное хозяйство, ибо работали непосредственно на производство продуктов питания, отбросив все промежуточные этапы. В основном это вопрос рентабельности — сказала я себе, об этом же напоминаю себе и сейчас, в те минуты, когда работа на земле кажется нам слишком уж тяжелой, как любая вторая работа. Но даже если отбросить материальную выгоду, мы все равно оказываемся в огромном выигрыше. Благодаря работе на земле мы ежедневно бываем на свежем воздухе, эта работа компенсирует, с пользой для здоровья, те часы, которые проведены за рабочим столом. У нас нет необходимости садиться в автомобиль и ехать в спортзал, мы просто поднимаемся пешком на холм, берем вилы или мотыгу — и вперед! Ничуть не хуже занятий йогой, и никакие тренажеры не нужны. Да и прогуливать никак нельзя. Иначе выиграют сорняки.
А еще в саду нет шума: не звонит телефон, вполне можно заняться медитацией. К концу своего хлопотного рабочего дня, заполненного срочными факсами от издателей журналов или переводчиков, невразумительными вопросами по контрактам, извещениями из налоговой службы, я даже радуюсь тому, что мне предстоит вторая смена. Нет лучшей терапии, чем прогуляться наверх и на час затеряться в желто-зеленом аромате помидорных грядок, навевающих покой и гораздо более управляемых, чем люди. Я беру в руки мягкие вьющиеся стебли, нежные, как кожа ребенка, я подвязываю их, рыхлю землю и вдыхаю кислород, выдыхаемый растениями в благодарность за заботу.
Подобно нашему другу Дэвиду, который медитирует и думает о вечности, обрабатывая свои поля, я счастлива: как же мне повезло, что я могу заниматься работой, позволяющей слушать отдаленный гром и наблюдать за гнездом молодых синиц. Даже крохотный садик на заднем дворе подарит вам эмоциональную разрядку, и это из области маленьких чудес.
Все известные мне огородники сродни наркоманам: они отравлены тягой быть на свежем воздухе, среди грязи и зарослей свежей зелени. Почему? Проницательный психотерапевт мог бы диагностировать патологическую зависимость от партнеров и посоветовать нам ходить на лекции в Клуб Общества анонимных помидорщиков. Мы болезненно привязаны к своим огородам. Ради них мы торчим на грядках, пока не заболит спина, с корнем выдергиваем горстями ползучий пырей так, как будто искореняем мировое зло. Мы обхватываем свою любимую мотыгу как партнера и движемся с ней вдоль длинной грядки и вверх по другой в марафоне танца, после которого теряем все силы. Мы бдительно изучаем жуков-вредителей — желтых с черными точками на спинке, которые внезапно появились, как оспа, на листьях бобов. Мы часами наклоняемся над своим урожаем, как приговоренные, только время от времени выпрямляясь и утирая рукой потный лоб, оставляя на нем полосу грязи, похожую на боевую раскраску у детей, играющих в войну. Что же такого захватывающего в этой огородной работе?
Это рвение, вероятно, записано у нас в ДНК. Сельв царя природы. Этим путем мы сумели успешно разъехаться из своего изначального дома — Африки — и поселиться повсюду: в холодных, сухих, влажных и высокогорных или заболоченных регионах Земли. Выращивание для себя продуктов питания — самый древний, но также самый верный способ получения средств к существованию, выработанный человечеством. Именно таким путем мы выдвинулись из какого-то рядового примата благодаря роду занятий, который дал нам достаток, позволивший обосноваться на одном месте, расслоиться на сложные социальные группы, рассказывать детям сказки и строить города. У археологов есть неопровержимые доказательства того, что в некоторых частях света процесс одомашнивания растений и животных уходит в глубь истории на 14 тысячелетий, — значит, сельское хозяйство намного древнее, чем то, что мы называем «цивилизацией». Все основные культуры, которые мы сейчас употребляем в пищу, были одомашнены уже около 5000 лет назад. Первые человеческие особи независимо друг от друга следовали одним и тем же импульсам, где бы они ни оказывались, создавая небольшие сельскохозяйственные системы, основанные на одомашнивании того, что оказывалось под рукой: пшеницы, риса, бобов, ячменя и кукурузы на разных континентах, а также овец на территории нынешнего Ирака (около 9000 лет до н. э.), свиней в Таиланде (8000 лет до н. э.), лошадей на Украине (5000 лет до н. э.) и уток в обеих Америках (еще до инков).
Вчерашние охотники и собиратели понемногу научились контролировать и культивировать свой источник пищи, сохраняя излишки, чтобы кормиться ими в случае засухи или неурожая, и лишь потом осели и стали строить города, создавать империи и все такое. А когда наша централизация со временем рухнет, что неизбежно, мы вернемся к семейной ферме. Римская империя разжирела на плодах огромных, основанных на труде рабов сельскохозяйственных систем, постепенно ликвидировав все мелкие фермы. Однако после падения Рима его городское население забилось во все щели в горах и долинах, снова занявшись делом — выращиванием пищи для себя и своих семей. Потомки древних римлян, кстати сказать, и сейчас этим занимаются, вплоть до наших дней, причем делают это отлично.
* * *
Мои дети с трудом в это верят, но в детстве я на самом деле не знала, что такое цуккини. Нам был известен только один сорт летних тыкв: желтые, бутылкообразной формы, которые в изобилии росли в нашем огороде. (Вы можете возразить: мол, цуккини — вовсе не тыква, а кабачок. Но позвольте вам заметить, что кабачки — это разновидность тыквы.) Вероятно, летом их относили в какую-нибудь закупочную организацию, и потом их могли купить какие-нибудь несчастные одинокие люди, не имевшие своего огорода.
У нас были три разновидности зимних тыкв с твердой кожурой: орех калифорнийский, тыква гигантская и гиганты в зеленую полоску, растущие только в нашем регионе и называемые «тыква мускатная»: они могут весить как восьмилетний ребенок. Мы всегда оставляли одну такую тыкву на зиму, хранили ее на лестнице, ведущей в холодную мансарду, отпиливая по кусочку, когда возникала потребность в этом оранжевом овоще. Из мускатных тыкв получаются восхитительные пироги. Вот и все, этим ограничивался мой опыт общения с тыквами в незрелой юности. Большинству людей этих познаний вполне хватает.
