* * *
Елизавета Петровна последнее время все чаще болела, и канцлер подумывал, с кем можно будет в дальнейшем вести государственные дела и с кем строить отношения против своих врагов при дворе, коими являлись в первую очередь Шуваловы. Великий князь Петр Федорович никак для такой роли не подходил. Оставалась Великая княгиня с ее умом и умением владеть собой. Зная о неожиданно зародившемся пристрастии Великой княгини к графу Салтыкову, канцлер с радостью принял его у себя. Он встретил Салтыкова чуть ли не с распростертыми объятьями, повел его вглубь своего просторного кабинета, с порога заведя беседу. Быстро и коротко расспросив о семье и родственниках, он перешел на дела придворные.
– Я знаю, вы немало вращаетесь при Малом дворе, где менторами при Великокняжеской чете служат Чоглоковы.
– Да, я бываю там постоянно, Ваше Сиятельство, – сдержанно ответил Салтыков.
Канцлер зорко посмотрел ему в глаза.
– Уверен, хотя вы очень к ним близки, но судите о них так же, как я, понеже вы неглупый молодой человек.
Салтыкову очень польстило то, что канцлер так полагает. Шаркнув ногой, он поклонился.
Сергей впервые разговаривал с графом и исподволь разглядывал его сутуловатую фигуру, избегая смотреть в пронзительные прозрачно-голубые глаза: правильно сказывали, от его взгляда ничего не ускользало. Канцлер любезно предложил ему занять кресло и сам устроился поудобнее.
– Ну, как поживают Великий князь и его княгиня? – спросил он с улыбкой и уточнил: – Хотя о Петре Федоровиче я все знаю в подробностях. Интереснее узнать, чем занимается Екатерина Алексеевна.
Сие был как раз момент, от коего зависело будущее расположение к нему Бестужева. Сергей не оплошал:
– Вы ведь сами знаете, Алексей Петрович, как она умна. Она никогда не бывает в плохом расположении духа, всегда приветлива, открыта для разговора, всякий раз готова помочь, поддержать…
– О да! Сего у нее не отнять, – согласился канцлер, доброжелательно кивнув головой в белом парике с такими же, как у Сергея, крупными локонами до плеч.
– Единое, что ей, право, не нравится, – вдруг добавил граф Салтыков, – что она с супругом своим всю ночь занимается экзерцицией ружьем. Они стоят попеременно на часах у дверей. Думаю, оное занятие весьма наскучило ей, да и руки и плечи от ружья болят.
Бестужев от неожиданной сентенции графа сидел как громом пораженный, с полуоткрытым ртом и застывшим взглядом. Салтыков молчал, ожидая, что же скажет канцлер. Тот, придя в себя, обхватил голову руками, затем обратил к графу недоверчивый взгляд.
– Как же она может терпеть таковое обращение? Отчего же не обратится к императрице?
– Она не смеет доложить о том императрице, страшась тем прогневить государыню…
Салтыков поспешил завершить свою тираду главной мыслью:
– Зная, что я буду у вас, Великая княгиня просила меня передать вам, Ваше Сиятельство, о своем наипачем к вам благорасположении.
Малоподвижное лицо канцлера ожило, глаза заблестели. Он, словно приняв некое внутреннее решение, приветливо обратился к графу:
– Что ж, в благодарность за благоволение, кое Великой княгине угодно мне передать, я отплачу ей маленькой услугой, за кою она останется, я думаю, признательна мне: я сделаю Чоглокову кроткой, как овечка, и Великая княгиня сможет творить все, что ей заблагорассудится, не боясь доноса императрице.
– В самом деле, Ваше Сиятельство, сие возможно?
– Отчего нет? Нынче же через моего секретаря велю передать сей церберше во всем способствовать Ея Высочеству.
– Да, но там есть еще ее муж…
– С ним сложнее, но и на него можно найти управу. Чоглоков, как вы сами понимаете, глуп. Постарайтесь втереться к нему в доверие, подарите что-нибудь, а наипаче всего найдите в нем что-то, чему можно будет потакать. Ну, я думаю, вы с вашим умом разберетесь, граф.
В дверь постучали, и вошел один из секретарей с бумагами. Канцлер велел ему немного обождать в приемной.
– Да, – вдруг понизив голос, сказал канцлер, склонившись к нему, – вы бы позаботились и о Великом князе.
Прозрачно-голубые глаза смотрели, проникая туда, куда Салтыков никого не допускал – в его мысли, из чего он понял, что хитрый лис Бестужев знает о том, что происходит в спальне Великой княгини.
– Чего вам стоит, – продолжал Бестужев, – споить его хорошенько, дабы лекари смогли сделать ему пустяшную операцию. Вы знаете, о чем я говорю. Петру необходимо помочь, он попросту трусит, но надобно ж ему когда-то стать мужчиной. Оное всем пойдет на пользу, в том числе вам с Великой княгиней.
Бестужев и Салтыков понимающе переглянулись.
Канцлер поднялся, показывая, что разговор окончен. Салтыков встал следом, поклонился. Бестужев проводил его до двери, сказав напоследок:
– Очень скоро Великая княгиня увидит, что я не такой бука, каким меня рисовали в ее глазах.
Сергей Салтыков вернулся в полном восторге от канцлера Бестужева, лично давшего ему полезные советы. Все сие очень сблизило Салтыкова и Великую княгиню со всемогущим помощником императрицы. Однако им пришлось призадуматься: прежде им казалось, что они так ловко и незаметно для посторонних встречаются, что окромя них двоих ни одна живая душа не ведает об их связи.
Прошло всего лишь несколько дней, как вдруг Чоглокова отвела Великую княгиню в сторону и сказала:
– Послушайте, я должна поговорить с вами очень серьезно.
Екатерина, вестимо, вся обратилась в слух. Чоглокова в обыкновенной своей манере начала вещать о своей, сохранившейся несмотря ни на что, любви к мужу, о том, как она умно ведет семейную жизнь, как важно женщине иметь детей, и все в подобном духе. Завершила она свою длинную речь совершенно неожиданным утверждением:
– Вы знаете, бывают иногда положения высшего порядка, которые вынуждают нас делать исключения из правил.
Чоглокова выдержала многозначительную паузу. Екатерина сделала внимательное лицо.
– Вы увидите, как я люблю свое отечество и насколько я искренна, – вдруг с большим достоинством заявила Чоголокова.
С каждым ее последующим словом Великая княгиня все более изумлялась, не зная, что и думать – было ли сие коварной ловушкой, или она говорила искренне:
– Я уверена, вы кому-нибудь отдали бы предпочтение: предоставляю вам выбрать между Сергеем Салтыковым и Львом Нарышкиным. Ежели не ошибаюсь, то избранник ваш Нарышкин.
От неожиданности Екатерина невольно воскликнула:
– Нет, нет, отнюдь нет!
Поняв, что выдает себя, Екатерина Алексеевна порешила молчать. Опустив глаза, она, стараясь скрыть смущение, как ученица на уроке, внимательно слушала свою воспитательницу.
Та спокойно предположила:
– Ну, коли не он, так другой.
