Екатерина как-то раз поинтересовалась у Великого князя о деле чиновника, но Петра мало волновало, что в тюрьме томился невинный человек. Не волновали его даже голштинские дела. Однажды утром он вбежал в ее комнату, а следом за ним влетел его секретарь Цейц с бумагами в руке. В поисках сочувствия Великий князь пожаловался Екатерине:
– Намедни я много выпил, и нынче голова болит нестерпимо, а Цейц даже в вашей комнате преследует меня со списком дел, которые он хочет нынче закончить.
Цейц, поклонившись Великой княгине, возразил:
– Ваше Высочество, Екатерина Алексеевна, все, что я держу тут, требует простого «да» или «нет», и дел-то всего на четверть часа.
Екатерина, заметив несчастное выражение глаз секретаря, сказала:
– Ну, что ж, читайте. Посмотрим, быть может, справитесь скорее, нежели полагаете.
Цейц принялся читать, и, по мере того как он читал, Великая княгиня говорила: «да» или «нет». Довольный быстро проделанной работой, Цейц сказал Великому князю:
– Вот, Ваше Высочество, ежели бы вы согласились два раза в неделю так делать, то ваши дела не стояли бы. Они пустяковые, но надобно давать им ход. Сами изволите видеть: Ея Высочество покончила с сим за несколько минут.
С того дня Его Императорское Высочество посылал Цейца к своей жене каждый раз, как тому нужно было решить какие-то вопросы. Великая княгиня, видя, что муж ее никак не хочет заниматься делами родного герцогства, предложила ему выдать ей подписанный указ о том, что она решать может и чего не может без его указаний – что он и сделал. Токмо министр Пехлин, Цейц, Великий князь и она сама знали об оном распоряжении. Великий князь подписывал то, что постановляла Великая княгиня Екатерина Алексеевна. Дело Элендсгейма, однако, оставалось в руках Брокдорфа. Он не спешил с его окончанием, ибо, понятное дело, весь смысл затеи с арестом был в том, что он хотел показать свое влияние на Великого князя.
Совершенно неожиданно умер Пехлин, министр Великого князя по голштинским делам. Великий канцлер граф Бестужев, зная о его болезни и предвидя его смерть, посоветовал Екатерине Алексеевне просить у Великого князя выписать на его место некоего Штамбке. Великий князь дал ему подписанный приказ работать вместе Великой княгиней. Благодаря оному распоряжению княгиня Екатерина могла свободно сноситься с канцлером, который Штамбке доверял.
Тем временем военное наступление русской армии продолжалось. Прусский фельдмаршал Левальд был разбит, и открылась возможность идти на расположенную недалеко столицу Восточной Пруссии – Кенигсберг. Однако фельдмаршал Апраксин, напротив, отдал приказ возвращаться в Прибалтику, объясняя свои действия недостатком продовольствия, большими потерями и болезнями в войсках. Сей маневр породил в армии и в Петербурге слухи о его измене.
– Не знаю, что и думать по поводу его отступлений, – говорил Екатерине Бестужев, напряженно всматриваясь в переплетенные пальцы рук. Он то их сжимал, то разжимал и долго рассматривал свои ногти. – Я вижу, он более заботится о своих удобствах. На что ему нужны были несколько приватных обозов с кухней, постелью, посудой, прислугой? Таков разве должон быть генерал армии?
– Может быть, не поздно еще что-то предпринять?
Екатерина сидела в глубоком кресле кабинета канцлера и наблюдала за обеспокоенным Бестужевым.
– А что тут сделаешь? Императрица в гневе! – вспыхнул канцлер. Вскочив с кресла, он зашагал по кабинету, размахивая руками. – Мне трудно понять ход мыслей Степана Федоровича! Мне кажется, он обезумел! Намедни беседовал с его дочерью, княгиней Куракиной. Елена Степановна сказала, что, возможно, он опирался на ее письма, где она говорила ему о постоянных тяжелых конвульсиях императрицы. Мол, Степан Федорович решил, что императрица при смерти, и буде она отойдет в мир иной, то его военные успехи заработают против него – на его голову падет ненависть Петра.
– Алексей Петрович, вы через Штамбке просили меня написать ему дружеское письмо и усовестить его предпринять достойное наступление. Мы, конечно, с ним в весьма хороших отношениях, но в свете последних событий я не могу предсказать, как он себя поведет. Не думаю, что мое послание хоть как-то сможет на него повлиять.
Екатерина подала письмо в руки Бестужева. Канцлер вяло принял его и сел за стол.
– И я не знаю, Ваше Высочество, как и кто на него может подействовать. Я послал ему не одно письмо. Но все напрасно! Может, ваше все-таки подтолкнет его к правильным решениям. Хотя теперь, пожалуй, уже поздно. Императрица рвет и мечет, она совершенно не слушает увещевания Петра Шувалова, который по просьбе своей любимицы Куракиной делает все возможное, дабы как-то обелить фельдмаршала. Иван и Александр Шуваловы, Бутурлин и Воронцов требуют всенепременного и скорого расследования.
Видя побледневшее лицо Великой княгини, канцлер сказал виновато:
– Простите, Ваше Высочество, что я вас побеспокоил в вашем положении. Вам надобно себя особенно беречь теперь.
Лицо Великого канцлера было чернее тучи, и Великая княгиня поспешила распрощаться с ним, дабы не мешать ему заниматься нагрянувшими неотложными делами.
Как раз в тот период времени здоровье императрицы Елизаветы Петровны сильно пошатнулось за сравнительно небольшой срок. Лицо ее стало землистого цвета, глаза заметно потускнели, совсем исчезла ее обычная веселость. В Перове после литургии в церкви с императрицей случился новый приступ колик. Она велела перевезти себя в Москву, и двор поехал шагом во дворец, находившийся всего в четырех верстах оттуда. Сей приступ, к счастью, не получил никаких последствий, и вскоре императрица отправилась на богомолье в Троицкий монастырь.
Спустя некоторое время весь Санкт-Петербург узнал, что фельдмаршал Степан Апраксин не воспользовался своими успехами взятия Мемеля и выигранного под Гросс-Егерсдорфом сражения, понеже не пошел далее в наступление, а, напротив, отступал. Отступление сие своей спешкой больше напоминало бегство – побросав свои экипажи, он жег их и заклепывал пушки. Его действий никто не понимал. Даже его друзья не ведали, на что пенять: в поисках оправданий для фельдмаршала, они изыскивали скрытые его намерения на пользу отечества. Великий канцлер растерялся окончательно. Через несколько дней, через Штамбке, Екатерина узнала, что фельдмаршал Апраксин арестован и находится в Нарве под следствием. Место его занял обрусевший англичанин, генерал-аншеф граф Вилим Вилимович Фермор, успешно командовавший русскими частями в войнах со Швецией и Турцией. Он повернул армию на Пруссию. Кенигсберг он заполучил сразу же – горожане сами вынесли ему ключ. Впрочем, сие оказалось маневром прусского короля: русские, обрадовавшись долгожданному успеху, отправились на зимние квартиры. Фридрих же не растерялся, и к новому году занял крепости Пиллау, Тильзит, Мариенвердер, Диршау и Торн.
Пристрастное следствие обнаружило некие письма, по коим открылась связь Малого двора и находившегося в Нарве генерал-фельдмаршала Апраксина. Фельдмаршал отрицал враждебный умысел в своем отступлении за Неман и утверждал, что «молодому двору никаких обещаний не делал и от него никаких замечаний в пользу прусского короля не получал». Его обвинили в государственной измене, и всех, заподозренных в преступной с ним связи, арестовали и отвезли на допросы в Тайную канцелярию.
