Екатерина вела себя, как и запланировала, являясь среди своего окружения, всегда в хорошем расположении духа, продолжая неизменно присутствовать на ужинах Петра, хотя ей было весьма нелегко: ей надобно было во что бы то ни стало утаить от всех беременность и родить. Вопрос сей был наиглавнейшим – от решения оного зависела ее жизнь. Отчаянная Екатерина продолжала видеться с супругом ежедневно, дабы он не заметил резкой перемены в ее облике. Однако последние три недели перед тем, как разрешиться, она не выходила и следила за действиями своего мужа через Шкурина, Дашкову и Орлова. Она видела, что первые правительственные распоряжения нового императора произвели благоприятное впечатление: он обещал следовать по стопам Петра Великого, издал манифесты о возвращении множества ссыльных, об уничтожении Тайной канцелярии, об отмене пыток, о понижении цен на соль, о расширении прав дворянства. Особливо были довольны в военных кругах: там радовались, что, наконец-то, после многих правительниц появился правитель-мужчина. Однако Екатерина Алексеевна видела, что он обращал внимание на пустые мелочи, не затрагивая важных государственных проблем. Нововведения в управлении духовными имениями, грубое обращение с высокопоставленными лицами, сановниками, генералами, покровительство голштинским родственникам, несправедливые награды, пренебрежение к гвардейским полкам, странное намерение немедленно начать войну с Данией – все перечисленное приведет к недовольству. К тому же, у государя почти не имелось своих людей, на коих он мог бы опереться в управлении страной.
Напротив, что касалось ее почитателей и приверженцев, Екатерина с радостью видела, как их число постоянно увеличивалось – не в последнюю очередь благодаря братьям Орловым.
Ко всему, дипломатический корпус в Петербурге стал порицать императора за его оскорбительное требование наносить визиты его дяде, принцу Георгу Голштинскому, прежде чем они могли встретиться с ним самим. Петр поразил английский двор, когда передал новому прусскому дипломату Гольцу конфиденциальное сообщение, сделанное лордом Бьютом русскому послу в Лондоне. Австрийский посол де Мерси-Аржанто вовсе старался избегать императора – так бесцеремонно с ним обращался Петр Федорович.
Канцлер голландского консульства в Санкт-Петербурге Буденер, английский дипломат Кейт, прусские дипломаты Гольц и Шверин, к коим благоволил государь, постоянно передавали ему рекомендации своих монархов соблюдать осторожность с принятием новых законов, советовали считаться с правилами и обычаями страны. Сам король Фридрих в письмах предостерегал Петра и рекомендовал скорей короноваться, не доверять окружающим, не идти на Данию самому, понеже в отсутствие его могут свергнуть с престола, но все советы были тщетны: Петр, увлекшись идеей военного похода, находился в прекрасном расположении духа и не обращал внимания даже на советы своего кумира. Он вел деятельную работу и был счастлив, что дворянство встретило Манифест о даровании свободы в прохождении военной службы с особливым восторгом. Вестимо, мужская половина населения страны радовалась, понеже одна треть его состояла из военных. Отныне они были вольны сами решать – идти им на службу в армию, заниматься своим хозяйством-поместьем или же ехать путешествовать. Стало быть, исчезла их зависимость от решения государя.
* * *
Через два месяца после похорон императрицы Елизаветы, уже на сносях, Екатерина активно содействовала через Великого инквизитора, Александра Шувалова, назначению Григория Орлова цалмейстером Канцелярии артиллерии и фортификации. Екатерина дальновидно полагала, что должность казначея поставит Орлова вне подозрений касательно близости с ней, императрицей, и в то же время даст ему возможность располагать необходимыми денежными средствами для вовлечения нужных людей в задуманный ею переворот. Конечно, император Петр знал или догадывался о связи жены с Григорием Орловым, но не знал, что она брюхата, тем паче – на таком сроке.
Почувствовав приближение родов, Екатерина сообщила об оном своему гардеробмейстеру Шкурину. Он незамедлительно привез во дворец своего двенадцатилетнего сына и сказал:
– Сергея я оставлю здесь, а вы велите постелить ему где-нибудь в соседней комнате. Когда вам станет худо, и почувствуете, что скоро подойдут роды, скажите ему, что он вам более здесь не нужен. Пусть живо скачет домой сообщить мне об оном. Кони стоят у коновязи, возле кордегардии.
Шкурин уехал к себе домой, на окраину Петербурга, где жил в большой избе с женой, сыном и двумя дочерями. Приехав, он велел семье переселиться на несколько дней к родственникам, отправив вместе с ними и весь домашний скарб.
После их отъезда он подготовился к задуманному. Вечером, через два дня, вернулся сын.
– Как государыня? – спросил Шкурин.
– Велели скакать во весь дух и сказать, что более я им не надобен, – выпалил мальчик.
Отец его побледнел: надобно было действовать расторопно.
– Садись на коня и поезжай к матушке и сестрам, – велел Шкурин, а сам пошел на конюшню, оседлал коня, затем разжег огонь и подпалил избу изнутри со всех четырех углов. Сделал он все умело – недаром прежде служил дворцовым истопником.
После того как учинил поджог, поскакал во дворец. Оглянувшись через полверсты, увидел свой горящий дом. Он горел хорошо, вздымая снопы огня ввысь до самого темного неба. Еще через версту ему встретилась запряженная шестериком карета Петра Федоровича. Царь со свитой мчался на предельной скорости, не жалея лошадей.
Шкурин с радостью понял, что расчет оправдался: Петр Федорович понесся на пожар. Все в городе ведали: токмо столичные пожарные выезжали по тревоге, как одновременно с ними выскакивал верхом из пожарной части офицер и летел во дворец извещать о том государя. Ибо более всего на свете Петр Федорович любил глядеть на пожар и строго приказал извещать его о любом таком случае.
…Войдя в опочивальню императрицы, Шкурин услышал крик новорожденного ребенка. Екатерина лежала счастливая и обессиленная, с закрытыми глазами. Рядом с ней сидел Григорий Орлов. Услышав шаги, они обернулись в сторону вошедшего. Встретившись глазами с верным слугою, Екатерина улыбнулась благодарной улыбкой.
– Спасибо тебе, Василий Григорьевич, великое спасибо, – поблагодарила она слабым голосом.
Орлов, в мундире с расстегнутыми верхними пуговицами, широко и радостно улыбаясь, благодарно пожал ему руку. Взял сверток с ребенком в руки и смущенно сказал:
– Мы с государыней, доверяя вам, как близкому другу, решили отдать на время нашего сына Алексея вашей семье. – Орлов гордо приоткрыл одеяльце, показывая сморщенное лицо ребенка. – Просим вас, пронесите его незаметно для стражников.
Орлов положил сверток на свою огромную бобровую шубу и, завернув в нее ребенка, подал Василию Григорьевичу. Шкурин, низко поклонившись, забрал его. На выходе из спальни императрицы он успел бросить взгляд на ее лицо и увидеть дрожащие губы, мокрые ресницы и крестное знамение ее слабой руки им вслед.
* * *
Празднование тридцатитрехлетия императрицы Екатерины Алексеевны вышло не особенно веселым. Отношения с августейшим мужем ухудшались пуще прежнего. Десять дней назад она родила сына, коего назвала в честь брата Григория Орлова – Алексеем. Третьи, на сей раз тайные, роды прошли сравнительно легко, предельно тихо, так, как было задумано. Теперь, сидя среди гостей, мысли матери были обращены к новорожденному, находящемуся в семье Шкурина. Екатерина благодарила Бога за воистину нечеловеческую преданность своего гардеробмейстера. Так мог поступить лишь человек, любивший ее жертвенно. Редко кто способен на таковое чувство. Даже Григорий заметил на его счет: «не по виду суди, а по делам гляди».
