– Кто-то мне рассказывал как-то, будто ты совершила государственную измену, но императрица Елизавета тебе простила.
– Сие не получило доказательств.
– А было?
– Никакой измены не было, – не смогла сдержать раздражение Екатерина. – Денег мне выдавала казна мало, а без них как мне выжить в обществе, где все решают финансы? Чарльз Уильямс, английский посол, снабжал меня ими. Но за оное я должна была платить новостями из придворной жизни.
– Хм, и много платил?
Екатерина, ни секунды не колеблясь, выдала:
– Токмо за один пятьдесят шестой год сэр Уильямс выдал мне около пятидесяти тысяч.
– Пятьдесят! А что взамен?
– Я же сказала: кое-какая конфиденциальная информация.
– Письменно?
– И устно, и письменно, но не под своим именем. Я подписывалась именем некоего господина Шварца.
– И серьезная информация?
– Ничего серьезного. Великий князь передал Уильямсу информацию о плане русского наступления фельдмаршала Апраксина, а я один раз сообщила ему условия будущих русских договоров с иностранными державами. В основном же – все о состоянии здоровья императрицы, всех сие очень волновало. Уильямс передавал сведения своему королю и Фридриху.
– При чем же здесь Фридрих, коли ты держала связь с английским дипломатом?
– У Пруссии в то время не было представительства в России. Пруссия же оставалась союзницей Англии, вот та и помогала ей.
Григорий болезненно поморщился.
– Невозможно себе представить! Сие прямая измена с твоей стороны! – воскликнул он негодующе.
Екатерина вспылила:
– А как иначе я должна была выживать? Открыто против Великого князя пойти?
Екатерина с обидой бросила взгляд на Орлова. Тот недоверчиво смотрел на нее исподлобья.
Она запальчиво продолжила:
– Вот представь – вокруг меня пустота. С матерью переписываться мне запретили, мужа нет, ребенка нет – он при императрице, денег нет. Ничего нет у меня. Сплошные унижения от государыни, ее фаворитов, Великого князя. Мне думалось даже иногда – пусть все на свете провалится, и Россия вместе со всем. – Она помолчала, непроизвольно закатывая и раскатывая рюши своих широких рукавов. – Знаю, что смалодушничала тогда, ругаю теперь себя за оное.
Орлов смотрел серьезно, но видно было – он сочувствовал Екатерине.
– Успокойся. Все давно прошло. Просто… дивлюсь я. Думал, ты на подобное не способна.
– Коли человека до края довести, он может и не таковое учинить, – резко ответила Екатерина.
– Хорошо, ну, а что ж ты делала, когда Уильямса отправили восвояси?
– Его преемник, Кейт, тоже передавал мне деньги.
– Господи, Катя, куда ж ты девала их?!
Екатерина повернула к нему негодующее лицо, спросила:
– Я занимаюсь делами, стоящими немало денег. Кстати, я просила и у французов, но всем известна их скупость. А вот англичане – поверили. Дали десять тысяч фунтов стерлингов. Те деньги и позволили мне вступить в тайное соглашение с некоторыми сановниками, такожде с тобой, милый. Помнишь, колико денег я совсем недавно дала лично тебе для солдат и гвардейцев?
– Да-да, как не помнить! Деньги те и вправду необходимы были. Я вот токмо любопытствую, куда же смотрел наш всемогущий Великий инквизитор? Хотя куда ему! Ты куда толковей будешь. – Григорий поцеловал ее в волосы. – Умная у тебя голова.
– Великий канцлер Бестужев тоже оценил меня по достоинству, – не удержалась похвалиться императрица.
– Чуть было ты с ним не погорела, с оным канцлером, – с сарказмом заметил Орлов.
Екатерина посмотрела на него укоризненно. Затем, сделав смешную гримасу, сказала:
– Да. Страшно вспомнить, но спасибо ему – спасая себя и меня, он успел сжечь всю нашу переписку.
– Как могло такое случиться? Ведь все было законспирировано.
Екатерина пожала плечами.
– Главнокомандующий русской армией, фельдмаршал Семен Апраксин, командовал совершенно неразумно. Я написала письмо по просьбе Бестужева, где рассказала ему, как в Петербурге говорят о его отступлении. По своей глупости давала советы фельдмаршалу, советовала атаковать…
– Так ты фельдмаршал в юбке. Ну и…
Екатерина перебила:
– Апраксин действовал слишком опрометчиво и неумно. Пенял на то, что солдаты больны, не хватает фуража, пропитания, погода плохая и всякое подобное. Насколько известно мне, все к тому же усугублялось тем, что фельдмаршал боялся гнева Петра – все знали, что государыня весьма больна. А Великому князю могло не понравиться, ежели бы Апраксин разбил его кумира Фридриха.
Орлов понимающе кивнул головой, заключил:
– Однако низкий человек сей фельдмаршал Апраксин.
Екатерина, промолчав, отвернулась.
* * *
В мае император Петр отмечал мир с прусским королем Фридрихом, который он заключил в первые же дни своего царствования. Усевшись за столом, накрытым на четыреста кувертов, он предложил тост за здоровье Императорского Величества. Все встали, окромя императрицы Екатерины Алексеевны. Петр со своего конца стола послал к ней своего фаворита, генерал – адъютанта Андрея Гудовича (нового претендента на гетманское звание), узнать, по какой причине она не встала. Екатерина тихонько ответила:
– Понеже императорская фамилия состоит из императора Петра, нашего сына цесаревича Павла и меня, мне нет необходимости вставать.
Гудович еще не дошел до императора доложить ответ Екатерины, как весь стол услышал громкое, произнесенное с ненавистью слова: «folle!», «дура!» в адрес императрицы. Все замерли. Разъяренный Петр Федорович, глядя на нее в упор, заявил:
– Я напомню вам, Ваше Величество, что здесь находятся двое наших дядей, тоже из венценосной семьи, принцы Голштинские.
Звонкая тишина на минуту всех оглушила. Все ждали реакции, ответного выпада остроумной императрицы, но она молчала. Вытерев слезу, она повернулась к обожавшему ее графу Александру Строганову, который дежурил за ее креслом, и попросила его рассказать ей что-нибудь веселое, дабы отвлечь внимание присутствующих, – что граф сию минуту и исполнил. Екатерина Алексеевна сумела замаскировать свои чувства настолько, что всем в оную минуту она показалась снисходительной к нетрезвому супругу. Однако никто не заметил потемневшие от обиды глаза императрицы, положившей с того памятного обеда хорошенько обдумать, как действовать ей дальше.
Петр Федорович сознавал, что, нанеся публично оскорбления жене, перешел все допустимые границы в своем поведении. Однако он ничего не мог с собой поделать: человеком он был взбалмошным, пусть и благодушным, и отходчивым, но так давно затаил жажду мести вечно во всем превосходящей его жене, имевшей всюду и везде обожателей, что совершенно не мог уже себя контролировать. Последнее время ему особливо было тяжело справляться со своими чувствами, понеже в связи с постоянными празднествами он редко бывал трезвым. Петр бил своих приближенных, ругал их последними словами, куражился и никого не хотел слушать. Изрядно разнузданный император наслаждался своим новым положением: ему казалось, будто все в его руках, и он, наконец, научит всех уму-разуму, все сделает, как ему вздумается, и никто не посмеет ему воспротивиться.
