– Ты знаешь, что армия ропщет на тебя? – спросила она жестко.
– Что такое, сердце мое? – весело отозвался Петр Федорович.
Он был в новом щеголеватом камзоле светлого тона, который ему весьма нравился. В сей момент он играл на скрипке музыку из новой пиесы, кою разыгрывали нынче вечером, а потому пребывал в хорошем настроении.
– Ты прекратил войну с Пруссией, приказал войскам вернуться в Россию, заключил мир со своим любимым Фридрихом, отказался от завоеваний недавней войны.
Петр, аккуратно положив на стол скрипку, обнял любовницу за плечи и вкрадчиво, очень четко выговаривая слова, сказал:
– Романовна, дорогая моя, не обращай внимания. Я знаю, что происходит в моем государстве. Кто умеет уживаться с русскими, тот может быть уверен в них, милая моя. Не беспокойся! Многим много чего не нравится, и наипаче – мое желание идти на Данию. А я ни на что не посмотрю, а свое себе возверну. Тебя же, Лизонька, радость моя, нынче хочу порадовать приятным зрелищем.
– И что за приятность ожидает меня, мой государь?
Император выдержал паузу, потом заявил:
– Новая презадорнейшая пиеса. Билеты на сию пиесу я раздаю всем сам. Вот тебе особливый, нумер первый, – сказал император, гордо протягивая своей фаворитке узенький синий билет.
Воронцова с поклоном приняла его, манерно сделав реверанс.
– Я крайне польщена, Ваше Величество. Значит ли, что я буду сидеть рядом с самим императором? – спросила она, с улыбкой разглядывая билет.
– Ужель вы могли усомниться, драгоценная моя?
Петр подошел к ней чуть сбоку, нежно взял ее под пухлый локоток, поцеловал в плечо. Лизавета резво развернулась и, ухватив его ладонь, звучно чмокнула.
– Что же за представление будет?
– Ах, дорогая, не будем опережать события, да и времени нет совсем. Надо поторопиться распространить билеты. Жду вас нынче вечером, в пять.
Скорый на подъем Петр был уже в дверях. Весело махнув рукой, он исчез, пусть фаворитке и не хотелось его отпускать.
Днем 26-го июня Петр Федорович давал большой обед в новой японской зале. Затем все прошли к одному из рукотворных прудов, где началось представление. Ничего особливо интересного – сражались марионетки на двух маленьких галерах, – но император находил в оном огромное удовольствие. Еле высиживали пиесу сию пригнанные сюда гвардейские полки, такожде, как и его голштинцы. Потом все смотрели совершенно постную комедию под музыку неизменной скрипки императора. Ювелир Позье, недавно заменивший опального Бернарди, оказался рядом с грустной императрицей Екатериной Алексеевной, одетой в траурное, но необычайно изысканное платье. Она сказала ювелиру, что принадлежащий ей орден Святой Екатерины сломался, и надобно его подчинить.
– Хорошо, Ваше Величество, я исправлю его, когда пожелаете.
– Я пришлю его вам на днях.
– Но ведь Лизавета Воронцова, Ваше Величество, – Позье кивнул в сторону фаворитки императора, – коей император пожаловал вчера орден Святой Екатерины, завтра должна явиться на прием в голубой ленте, а у вас подобной не будет. Не станет ли сие вызовом?
– Хорошо, – кивнула императрица, – приезжайте за ним завтра утром в Петергоф, я буду там.
– В точности в восемь утра, Ваше Величество, я буду в Петергофе.
* * *
Среди царедворцев, сановников, вельмож и, особливо, гвардейцев было неспокойно. Уже шесть месяцев, как замышлялось восшествие Екатерины на престол. Орловы планомерно вовлекали все больше армейских людей в свой заговор, объясняя солдатам о благе, кое наступит в стране, коли на престоле воцарится Екатерина. Один из солдат, коего переманивал Алексей Орлов, гренадер Стволов, потребовал знака от императрицы, дабы убедиться в действительности заговора. Ему пообещали, что, ежели он будет стоять на ее дороге во время прогулки по парку императорского дворца, то Ея Величество даст ему облобызать свою руку. Екатерина легко согласилась на оное, понеже ничем не рисковала. Алексей Орлов сказывал потом, что солдат остался весьма растроган.
Постепенно заговор ширился.
Государь Петр Федорович находился в непонятном состоянии – сей царь, казалось, на самом деле был без царя в голове. Он словно отказывался пользоваться рассудком, идя во всем напролом: хотел сломить гвардию – и для того вел ее в поход; хотел переменить веру; хотел жениться на Елизавете Воронцовой, а жену заключить в тюрьму. Император стал до такой степени несдержан, что все чаще дело доходило до кулачной расправы с лицами его свиты, даже с высокими сановниками, близкими друзьями и верными слугами. Князь Нарышкин, Мельгунов, статс-секретарь Волков и даже любезный его сердцу Гудович подвергались поочередно оскорблениям, причем неоднократно. Петр полагал свое поведение обычной нормой обращения императора со своими подданными: ну подумаешь, почудил государь, так разве ж можно на него обижаться?
Екатерина в то же самое время, напротив, являла собой образец благоразумия и обходительности. В противоположность грубости мужа, от коей ей самой приходилось страдать, она держала себя с таковым достоинством, что невольно вызывала всеобщее уважение.
После родов значительно потеряв вес, она хорошела не по дням, а по часам, получая частые восхищенные комплименты. Она старалась выглядеть рядом с Григорием Орловым неотразимой, как когда-то решила для себя. Но что же ожидало ее дальше, в будущем? Того она сама доподлинно не представляла, пусть и прекрасно понимала, что Петр Федорович не оставит мысли расправиться с ней. И посему, стало быть, ей надобно было принять решительные контрмеры.
Император Петр не только не скрывал своей связи с Воронцовой, но и, как докладывали Екатерине, не раз высказывал намерение оставить постылую супругу. По столице ползли слухи о секретной подготовке некоей уютной кельи в Шлиссельбургской крепости, неподалеку от тюрьмы Ивана Антоновича. Сие ужасало императрицу. Друзья Екатерины предлагали не сидеть сложа руки, а, пользуясь всеобщей ненавистью к императору Петру, свергнуть его и заточить в каземат, дабы самой править как самодержице али как регентше при малолетнем императоре Павле.
Наступило лето – время, когда армия и гвардия должны были вскоре садиться на суда и отправляться на войну с Данией. Российский император возжелал отомстить датчанам за шестидесятилетней давности аннексию части Голштинского герцогства. Вестимо, оная война не пользовалась популярностью среди солдат, как и прусские мундиры, в которые их облачили. Словом, Екатерина знала, что она не одинока, и верные друзья последуют за ней без колебаний – стоило лишь дать разрешение Орлову и его братьям. Окромя того, отдельно от Орловых Екатерина обсуждала вариант переворота с влиятельнейшими сановниками – командиром Измайловского полка, графом Кириллом Разумовским, а такожде воспитателем наследника – Никитой Паниным. Активно продвигавшая идею переворота, Дашкова открылась графу Никите Панину и его племяннику, генералу князю Репнину. К заговору примкнул возвратившийся в Петербург с театра военных действий генерал князь Михаил Никитич Волконский. После того как на обеде в честь подписания мира с Пруссией император оскорбил ее, Екатерина Алексеевна начала расширять круг заговорщиков. Орловы и Дашковы втянули в заговор еще нескольких гвардейских офицеров: преображенцев капитанов Пассека, Баскакова, Бредихина, Черткова, поручика князя Барятинского, конногвардейца, секунд-ротмистра Хитрово, премьер-майора Рославлева и других.
