Но пуще всего ее беспокоило, как оное отразится на начале ее царствования.
– Он убит! – всхлипнула Екатерина Алексеевна, закрывая руками лицо.
Романовна подскочила к императрице.
– Что? Что случилось?
Екатерина глазами указала на письмо.
Дашкова, схватив бумагу, зачитала вполголоса:
«Матушка, милосердная Государыня… Как мне изъяснить, описать, что случилось; не поверишь, верному своему рабу; но как перед Богом скажу истину. Матушка!.. Готов идти на смерть; но сам не знаю, как сия беда случилась. Погибли мы, коли не помилуешь. Матушка, нет его на свете. Но никто сего не думал, да и как нам задумать поднять руки на Государя… Но, Государыня, совершилось беда. Он заспорил за столом с князем Федором: не успели мы разнять их, а его уже и не стало. Сами не помним, что делали; но все до единаго виноваты, достойны казни. Помилуй меня, хоть ради брата. Повинную тебе принес, и Свет не мил; прогневили тебя и погубили душу навек. По смерть ваш верный раб, Алексей Орлов».
На словах о смерти руки и ноги Екатерины задрожали. Она паки взяла письмо и медленно перечитала. Лицо покрылось смертельной бледностью.
– Императора больше нет… – прошептала Дашкова, глядя на императрицу. Но тут же собравшись с разбегающимися мыслями, спросила: – Что же делать нам?
Екатерина не отвечала.
– Все, – запричитала она вся в слезах, – погибла моя слава! Как я теперь в глаза людям буду смотреть?
– Ваше Величество, вы-то причем тут? Не вижу вашей малейшей вины.
– Ужели сие кому докажешь? – отвечала Екатерина, продолжая заливаться слезами. – Прошу вас, княгиня, ни слова никому о письме.
– Дорогая государыня моя, вестимо, никогда и никому, клянусь вам, – быстро пообещала Дашкова, целуя ей руки.
С горем пополам императрицу в тот день успокоило ее ближнее окружение – Григорий Орлов, Никита Панин, Лев Нарышкин и Александр Строганов.
Однако трудно ей было справиться со своими переживаниями. Вечером того же дня княгиня Дашкова паки приехала к Ея
Величеству. Лицо императрицы приобрело обычный покой, краснота в глазах прошла. Чтобы не начинать с места в карьер и не показать, что вопрос гибели императора столь сильно ее поразил, императрица Екатерина начала разговор с другого.
– Что же делать с твоей сестрицей, Лизаветой Романовной? – спросила Екатерина сразу, как они разместились друг против друга в креслах.
Дашкова смутилась:
– Жалко юную дурочку, – сказала она. – На самом деле она совершенно безвредна. Петр Федорович, покойный, – княгиня перекрестилась, – сбил ее с толку.
Екатерина выдала свое решение:
– Отдадим замуж в Москву, без разрешения выезжать в Петербург. Не желаю ее видеть!
Дашкова радостно кинулась к руке императрицы, самым счастливым голосом поблагодарила:
– Правильно, правильно, дорогая государыня, Екатерина Алексеевна, сие самое лучшее решение. Спасибо за великую милость.
Екатерина улыбнулась:
– Ну, сие решение дано мною токмо благодаря тому, что у нее имеется сестра, Екатерина Дашкова.
Княгиня начала твердить слова благодарности, но Екатерина Алексеевна принимала восторги несколько отстраненно. Глаза смотрели поверх, куда-то в сторону. Дашкова замолкла, затаила дыхание. Она знала Екатерину Алексеевну: в такие моменты отрешенности та решала важные вопросы.
– Екатерина Алексеевна, дорогая моя, не думайте о нем, прошу вас, – страстно принялась она увещевать ее, схватив за руку. – Все позади. Его более нет, что теперь можно изменить?
Екатерина поморщилась:
– Не так все просто, княгиня.
В дверь постучали. Екатерина с раздражением взглянула на нее.
– Войдите, – сказала она приветливым голосом.
Вошел Василий Григорьевич Шкурин. Дашкова отметила, что он уже облачился в новый камзол камергера императрицы. «Как она к нему милостива, – ревниво подумала Дашкова. – Ну, уж нет, я ее никому не отдам».
Камергер поклонился обеим и, подойдя к императрице, что-то прошептал. Екатерина кивнула и отпустила его.
Дашкова проводила его холодным взглядом. Хотела высказаться по поводу Шкурина, но императрица продолжила прерванный разговор.
– Не так-то все просто, Екатерина Романовна! Как его смерть представить народу?
Княгиня задумалась.
– А кто-нибудь знает, как оное произошло?
– Никто ничего не знает. Вся охрана перепилась вместе с императором. Никто ничего не помнит.
– Было вскрытие? – спросила княгиня Екатерина Романовна.
– Доктор Пульсен вскрывал: яда в желудке нет.
– Вы же как-то недавно упоминали, будто он мучился последние дни геморроидальными коликами. Вот вам и причина смерти.
– А что, можно разве умереть от оного? – удивилась Екатерина.
Дашкова глубокомысленно поморщилась.
– Не знаю. От всего можно умереть. Туда ему и дорога! Пусть он и крестный мой, но был препротивнейшим человеком.
Княгиня преданно заглянула в глаза подруги и обняла ее, поднявшись с кресла. Екатерина слегка отстранилась. Слезы потекли по щекам. Она быстро их стерла и сказала ровным голосом:
– Петр Федорович был ужасом для любой женщины. Как он относился ко мне, вы знаете паче других. Стыдно вспоминать его отношение к окружающим, к своему ближнему кругу – не говоря уж о солдатах.
– Да, я слышала, что он дрался даже с Левушкой Нарышкиным и с любимчиком своим, Мельгуновым.
– А его требование беспощадно бить плетьми провинившихся солдат? – Екатерина гневно смотрела перед собой. – И надо ж было додуматься переодеть русских солдат в прусские мундиры!
Екатерина Романовна тоже усмехнулась.
– Да, непостижимо, как ему в голову могло подобное прийти. Мы тут воюем с пруссаками, а он – нате вам, рядитесь в мундиры врага. – Княгиня поджала презрительно нижнюю губу. – Его поведение и действия рано или поздно привели бы к подобному концу.
– Да-а, и все случилось не поздно, а рано, – задумчиво протянула новая государыня. – Всего лишь через полгода его царствования.
Она в раздражении махнула рукой и отвернулась к окну, но тут же продолжила:
– Собрался даже реформировать русскую православную церковь, ее обряды, взяв за образец лютеранство. Мало ему было, что он отнял у монастырей земли!
– Насчет реформ в церкви он явно погорячился, – заметила Дашкова. – Народ тут же бы взбунтовался. Мыслится мне, что он все хотел в России переделать на прусский лад. А вы, Ваше Величество, без русской крови, а ведь паче русская, чем многие мы сами.
Екатерине сии слова были, аки мед. Она милостиво улыбнулась.
