Игорь быстро примучил радимичей: дав великому князю один бой, они растворились в лесах и топях. Киевский князь позволил дружине пограбить сельчан, наложил еще более тяжкую дань, с облегчением посчитал дело сделанным и повелел возвращаться в Киев. Он, конечно, понимал, что радимичей надо преследовать и добивать, пока не побегут, теряя ножи-засапожники, но страх возможной неудачи был сильнее доводов рассудка. Существовала видимость победы, и великий князь не стал рисковать, чтобы не утратить и этой видимости.
Была и еще одна причина, настолько личная и тайная, что Великий Киевский князь старался изгнать ее из головы, особенно если в шатер кто-либо заходил: он верил, что люди могут читать его мысли. А заключалась она в том, что Игорь, как всякий слабохарактерный мужчина, не выносил насмешек. Эти насмешки чудились ему повсеместно, но особенно тогда, когда случалось бывать наедине с Ольгой. Он ловил их в ее молчании и в ее разговоре, в ее оживлении и в ее огорчении, в ее вздохах и в ее улыбках. Он ловил то, чего боялся и что ненавидел, понимал, что тем лишь углубляет свой разрыв с супругой, и ничего, ничего решительно не мог с собою поделать. То, что произошло между ними в первую брачную ночь, невозможно было изгладить из памяти, хотя Ольга, мечтая о ребенке, уже давно не позволяла себе даже намеков, обидных для мужа. Она была сама покорность и сама нежность. Но вечно подозрительный Игорь все же порою тайно лелеял мечту, что однажды поймает свою супругу не просто на неискренности в улыбке ли, в разговоре ли, а на чем-то… На чем-то…
Он не хотел признаваться, на чем именно хочет поймать Ольгу, даже самому себе. Каждая их встреча была похожа на обман своей недосказанностью и, увы, безрезультатностью.
Правда, было одно свидание, когда он испытал блаженство, но он никак не мог припомнить, в чем же оно на самом-то деле заключалось. И с той поры по совету Кисана всячески избегал встреч наедине с княгиней Ольгой.
А как он мечтал, чтобы Ольга наконец-то понесла! И не только потому, что Киевский Стол рисковал остаться без наследника Рюрикова рода, нет, не только. А еще и потому, что предвкушал, с какой радостью он, Великий князь Киевский Игорь, избавится от навязанной ему жены, как только она родит ребенка. Может оступиться конь, может перевернуться лодья, может вдруг заболеть живот после трапезы вдвоем… Но Ольга упорно не становилась матерью, и Игорь ненавидел ее все больше и больше, вынужденный хотя бы два-три раза в месяц навещать супругу в робкой надежде, что уж теперь… Однако и «теперь» оставалось похожим на «всегда». Как проклятие. Как проклятие богов на весь род Рюрика.
Зато как же спокойно, уютно и приятно было ему наедине с бронзовым подарком Византии! Его молчание, его сильные, перевитые мускулами руки, его железные объятья успокаивали и вселяли уверенность, что Игорь и впрямь силен, могуч и неповторим. Что подобного ему мужчины-князя доселе не было в Киевской Руси, и даже Вещий Олег был всего лишь промежутком, местоблюстителем законного владыки. И теперь князь все время думал совсем не о том, чтобы до конца примучить упрямых радимичей, а о том, чтобы как можно скорее оказаться в Киеве наедине с бронзовым истуканом.
А потому и отдал повеление прекратить преследование восставших славян и тотчас же возвращаться.
Дружина погрузилась в лодьи и тронулась в обратный путь. Идти приходилось против довольно бурного течения, почему лодьи шли, прижимаясь к левому, высокому берегу Днепра, где течение было не столь сильным. Однако грести приходилось постоянно, одни гребцы справиться с этим не могли, и Игорь вынужден был выделить из младших дружинников смену на весла.
Против течения шли медленно, Игорь был недоволен, но не понукал гребцов, понимая, что скорости это не прибавит. Сказать, что он мечтал о встрече с бронзовым подарком заботливой Византии, было бы неверно, так как он вообще мечтать был не способен. Но думал о нем, а думы привели к тому, что не худо было бы предупредить Киев о возвращении князя с дружиной. Да не просто возвращении, а о возвращении с победой, которой не было и о которой следовало трубить во все трубы именно потому, что ее не было.
Повеление было тотчас же отдано, и как только караван пересек границы Великой Киевской Руси, густо взревели все дружинные трубы. И жители прибрежных селений выбегали на берег, чтобы с великим ликованием приветствовать своего князя, громко празднующего очередную победу. Размахивали руками, кричали хвалу князю и дружине, однако тяжелые суда не приближались к берегу и не сбавляли ход.
Но через день, когда уже подплывали к Киеву, наперерез каравану лодей вышла лодка-однодеревка. На веслах сидела молодая женщина, призывно замахавшая платком. Внимания на нее не обратили, пока она не встала в качающейся лодке с криком:
– Великий князь!.. Дозволь, великий князь!..
– Что там еще? – с неудовольствием спросил Игорь.
– Молодка дозволения подплыть просит, – сказал старший кормчий. – Дозволишь, великий князь?
– Спроси, что надобно. Ход не снижай.
Великий князь лежал под навесом после сытного обеда и выходить не хотел. Однако кормчий, переговорив с подплывшей молодкой, решился побеспокоить.
– Не гневайся, великий князь, что тревожу тебя. Баба говорит, что отец ее послал. Что важно это и что отца ее ты знаешь.
– Пусть на лодью придет.
– Не ходит он, сказала. Помереть может, а знает что-то очень для тебя важное.
Никто из приближенных, хорошо изучив характер великого князя, не ожидал, что он согласится. Но сын Рюрика был столь же непредсказуем, как и его отец.
– Скажи, пусть отца на берег вытащит. Стой. Пошли троих стражников, заодно и ей помогут.
– А лодьи? – робко спросил кормчий.
– А лодьи… Лодьи останови, – проворчал Игорь, поднимаясь с ложа.
Великий князь еще плыл на лодке к берегу, когда стражники подтащили умирающего и уложили его на рядно. Старший встретил князя на берегу, помог выйти.
– Это – Охрид, – сказал он. – Много лет служил с ним вместе в дружине, пока ты, великий князь, его в охрану княгини не повелел перевести.
Игорь странно посмотрел на стражника, но промолчал. Подошел к лежащему. Не обращая внимания на склонившуюся перед ним молодку, бросил:
– Помираешь, Охрид?
– Главное сказать хочу, великий князь. В полнолуние сам на страже стоял и видел…
Сил не хватило, и он замолчал. Князь подождал немного и нетерпеливо спросил:
– Что видел?
– Всадника… По плотине к хоромам княгини…
– Узнал его?
– Не успел. Кто-то сзади… ножом. А потом в Днепр спустил. Доплыл кое-как…
Даже в разговоре с великим князем, даже умирая, Охрид помнил о дружинном братстве. И не мог предать Ярыша. Не мог, выше сил его было это предательство.
– Кто? – строго переспросил князь.
– Не видел, – помолчав, твердо сказал Охрид. – Нет, не видел… А всадника – видел. Он в хоромы княгини скакал… Ты повелел доносить о таких. Вот… Доношу…
