Т. Фельгенгауэр: И ваш вопрос?
В. Поздняков: В нашей сегодняшней беседе присутствует только Китай. А что вы скажете о линии Шеварднадзе, которая была — либо территории, которые потеряны наши с Норвегией, — вы в курсе дела этих вопросов? Я почему задаю вопрос — не только потеря страны идет из-за Китая, которая возможна, но и в других. Я беспокоюсь, как через 49 лет мы будем возвращать эти территории. Потому что линия Шеварднадзе — это еще Аляска с того времени. Вам что-то известно в этом плане? Может быть вы, как профессионал, здесь что-то нам скажете?
А. Маслов: Думаю, что это немножко разные вопросы, но они очень похожи, правда. Потому что и та и другая политика Шеварднадзе привела к частичной утрате российских территорий, по крайней мере контроля над морским пространством. С Китаем ситуация несколько иная. Проблема заключается в том, — чтобы можно было сравнить, — как только Китай восстанавливает отношения с другими странами, в том числе, например, со странами нынешней Центральной Азии — Таджикистаном. Казахстаном, в том числе с Россией, — когда мы восстанавливали отношения в 70-х годах, одним из ключевых моментов был возврат территорий.
И это было в известной степени в рамках традиционной политической культуры Китая, когда страна, передавая в том числе не очень важную территорию, Таджикистан, например, передал горно-бадахшанскую область, которая не предназначена ни для земледелия, ни для проживания. Сторона выражает тем самым некое позитивное отношение к Китаю.
Россия тогда, подписав соглашение о демаркации границ, по сути передачи части земель, части островов Китаю, взамен получила массовые поставки товаров, в том числе российского ширпотреба на российский Дальний Восток. И, с одной стороны, вышла из ситуации товарного голода, с другой стороны, и сама туда зашла.
А то, что касается линии Шеварднадзе, сейчас обсуждение 4 островов Северной гряды, конфликтна ситуация с Японией. Я полагаю, что здесь проблема не в том, что кто-то у нас что-то требует. Проблема в том, что главным врагом является не Китай, не Япония, а главным врагом является экономика России, которая неспособна отвечать на внешние вызовы. И, собственно говоря, любая передача территорий связана с экономической ситуацией в России, а не, грубо говоря, с предательством какого-то одного человека или нажимом какой-то страны. Поэтому главное, что мы можем сделать, чтобы такие ситуации не повторялись — массированное укрепление, я здесь согласен, и регионального хозяйства, и региональной индустрии прежде всего.
В. Поздняков: Тут мы с вами солидарны. Потому что развитие экономики, развитие государства — это приоритет.
Т. Фельгенгауэр: У меня только один вопрос — на какие деньги развивать?
В. Поздняков: Деньги есть. Сколько в офшорах у них, сколько миллиардов долларов ежегодно из страны уходит.
Т. Фельгенгауэр: Понятно, растрясти олигархов. Алексей, ваш вопрос.
А. Маслов: Вопрос простой — вы упоминали ТОРы, территории опережающего развития, которых в России решили создать довольно много. Как вы оцениваете вообще эффективность деятельности этих ТОРов, потому что, с одной стороны, мы знаем, что и Китай создавал похожие территории, специальные экономические зоны по Китаю, которые дали очень серьезный прирост промышленности, привлечение капиталов, что у нас творится, насколько эффективны эти ТОРы сегодня, насколько они могут быть эффективны завтра? Потому что в основном нашими руководителями государства упор делался на привлечение в эти ТОРы иностранных инвестиций. Сработало это? А если не сработало, как думаете, почему?
В. Поздняков: Ну, по ТОРам только что принят закон, он начал развиваться, и мы тоже были немного очарованы этими территориями опережающего развития. А оказывается, «хорошо было на бумаге, но забыли про овраги», и под хорошим, благополучным названием «территории опережающего развития», пошло, ну, не столь позитивное, не столь правильное. Надо здесь посмотреть дальше. Во всяком случае, в нашем Забайкальском крае Краснокаменок — это разработка урановых руд, и этот город тоже моногород, и он тоже начал терпеть бедствие как моногород. И мы его совместными усилиями стараемся перевести из города более низкого уровня на более высокий, для того чтобы можно было создать там именно город со всем своим производством территории.
Потому что иногда территория опережающего развития начинает какой-то молокозавод или хлебокомбинат, а мы хотим именно «территорию». Кстати, ТОРы, когда обсуждался этот вопрос на заседании Думы, всего только взяли районы дальнего Востока — вот это министерство по дальнему Востоку. А три территории, хотя закон один — о развитии дальнего Востока и Байкальского региона — туда входит еще Байкальский регион, Иркутская область, Забайкальский край и Бурятия — они не вошли. Мы боролись за это. Но сейчас думаю, что, может быть, оно и к лучшему — подождем, как будет развиваться, и дальше возьмем все лучшее, чтобы не допускать ошибок.
Т. Фельгенгауэр: И еще по одному вопросу друг другу.
В. Поздняков: Мы сегодня некоторые моменты не договорили, а обозначили. Я в своих записях вижу такое: «интерес Китая к России ничем не отличается от интереса Китая к Африканским или Южноамериканским странам, богатым природными ресурсами». Сейчас в России идет всего 0,7 % зарубежных инвестиций Китая — меньше, чем из ЕС, в 15 раз. Эта доля может несколько измениться, если контрольный пакет акций российских стратегических нефтегазовых месторождений будут проданы китайцам? Как вы к этому относитесь, чтобы продать как можно больше, не самим разрабатывать?
А. Маслов: Во-первых, я знаю, что такие планы, к сожалению, есть — продажа до 40 % пакетов акций российских горнодобывающих и даже нефтяных предприятий. Но, во-первых, интерес Китая здесь понятен. Китай сегодня действительно инвестирует в Африку, Европу больше, чем в Россию. Общий объем китайских инвестиций в Россию сейчас, совокупный, суммарный объем, меньше 5 млрд долларов, чтобы было понятно — в Японию Китай инвестирует ежегодно, не суммарно, 12 млрд долларов. Это Япония, с которой Китай все время воюет, как говорится.
Инвестиции Китая в Африку — 200 млрд долларов. Таким образом, действительно Россия не является приоритетным партнером для Китая, тут надо себе отдавать себе отчет. Потому что Китай действительно ждет самого интересного предложения. Китай заинтересован в России, конечно же, как в поставщике сырья. Но, с другой стороны, а что, Россия что-то другое поставляла в Европу? Собственно говоря, парадигма взаимодействия с Китаем у России точно такая же, как была с Европой, только немножко в других терминах сформулирована.
70 % нашего товарооборота, российского экспорта в Китай, это минеральные удобрения, ресурсы, лес и так далее. Все остальное, доля машинно-технического оборудования, которое мы поставляем в Китай, равняется долей процентов. То есть мы не поставляем готовую продукцию.
И естественно, Китай задает простой вопрос — а что вы можете, мы готовы купить, но скажите, что вы можете произвести? При этом Китай хотел бы не только контролировать, безусловно, добычу, но и поставки. То есть мало добыть нефть, ее еще нужно перевезти. При этом я полагаю, что это будет самое последнее, на что может пойти Россия — продажа наших ресурсных предприятий. Главное сейчас — переводить наше взаимодействие с Китаем в область высокотехнологичного сотрудничества, чтобы готовить российских специалистов по высоким технологиям и в известной степени составлять конкуренцию Китаю.
