Пока я пишу, все становится более понятным. Сначала я решил, что тебе следует взять отпуск по беременности, но чем больше думаю, тем четче понимаю, что лучше бы тебе уволиться. Давно пора было. Твое начальство доставило тебе слишком много сердечной боли за эти годы, и лучше не становится.
Ты можешь сражаться с ними до последней капли крови, но они будут продолжать в том же духе, несмотря ни на что. Что ж, пускай с тем и остаются. Посвятим себя воспитанию ребенка и начнем новую фазу в нашей жизни.
Со всей любовью,
Питер.
— Привет, — сказала Манили, — кажется, у вас ухо распухло.
— Да все в порядке, — ответил он, — затянулось уже.
Они встретились в кафетерии, где он прихлебывал чай и уговаривал себя заказать еду. Он улыбнулся, приветствуя ее, но понимал, что тошноту и раздражение не спрячешь. Она сделала стрижку, которая ей очень шла. Может, даже подкрасила волосы, потому что он помнил бесцветные прядки, а теперь они были янтарно-желтые. Хотя под лампами кафетерия все имело янтарный оттенок. Чай отливал ярко-оранжевым, будто крепкое пиво.
— Вроде как я избегала вас, — сказала Манили. — Простите.
— Я полагал, что вы были заняты, — ответил он дипломатично.
Неужели она сегодня решила принять Иисуса в сердце свое? Не похоже.
Она отхлебнула клубничный коктейль из соевого молока и вгрызлась в огромную псевдососиску с псевдокартофельным пюре.
— Вам идет эта прическа, — похвалил он.
— Спасибо, — поблагодарила она. — Вы не едите?
— Я... стараюсь не спешить сегодня.
Она понимающе кивнула, как будто сострадала мужскому похмелью. Несколько приличных кусков сосиски исчезли у нее во рту, и она запила их очередным глотком сои.
— Я все думаю о нашей беседе на похоронах Северина.
«Вот оно, — подумал он. — Господи, ниспошли на меня благодать».
— Что ж, я всегда к вашим услугам.
Она усмехнулась:
— Кроме тех дней, когда вы в Городе Уродов поджариваете уши.
— Ничего страшного, — сказал он. — Просто надо быть осторожнее.
Она поглядела ему прямо в глаза, снова посерьезнев:
— Слушайте, я сожалею о том, что сказала.
— О чем?
— Наверное, я зря вас взбаламутила.
— Взбаламутила?
— Северин был моим приятелем. Не в романтическом смысле, но мы... мы много проблем разрешили вместе. В разных проектах. Когда он умер, я была потрясена. Расчувствовалась. На похоронах вы сказали замечательную речь и как-то почти убедили меня, что... ну, вы понимаете... все эти разговоры о Боге и об Иисусе. Но это не мое. Я все обдумала, ну не мое это. Извините.
— Тут нечего извинять. Все равно что просить прощения за гравитацию или за свет. Господь просто здесь, признаём мы Его или нет.
Она потрясла головой и откусила еще кусок.
— На секунду я подумала, что вы сравниваете себя с силой тяжести или со светом.
Он моргнул:
— Иногда я плохо формулирую мысли. Просто я сейчас переживаю...
Воспоминание о гневе Би промелькнуло у него в голове, как инфекция. Он подумал, что может потерять сознание.
— У меня есть проблемы, как у всех нас.
— Надеюсь, что вы их разрешите, — сказала Манили. — Вы хороший парень.
— Сейчас я себя чувствую не так уж хорошо.
Она осчастливила его сестринской улыбкой:
— Эй, вам полегчает. Это все чувства. Скорее, даже химия. То плохо, то хорошо — цикл. Проснетесь однажды утром, и все будет выглядеть иначе. Уж вы мне поверьте.
— Спасибо за поддержку, — сказал Питер. — Но когда возникает проблема, к которой надо отнестись серьезно, то нельзя... невозможно остаться равнодушным. Мы все за что-то ответственны. Мы должны постараться все исправить.
Манили отхлебнула последний глоток сои и поставила стакан.
— Что-то случилось дома?
— Дома? — Питер с трудом сглотнул.
— Когда я психую по поводу того, что не в моей власти изменить, — сказала Манили, — то я вспоминаю древний стих. Кажется, ему тысяча лет уже. Вот такой: «Дай мне терпение принять то, что я не в силах изменить, дай мне силы изменить то, что возможно, и дай мне мудрость научиться отличать первое от второго».
— Это написал Рейнгольд Нибур
[23]
, — сказал Питер. — Только, вообще-то, у него было: «Господи, дай мне...».
— Может, и так, но большой разницы нет. — Она смотрела на него спокойно, будто видела его насквозь с его педантичностью. — Не слишком истязайте себя из-за домашних неурядиц, Питер, ваш дом теперь здесь.
— Я скоро уеду, — запротестовал он.
Она пожала плечами:
— Все равно.
Питер несколько часов промыкался вокруг базы. Он даже подумывал, не отправиться ли пешком к оазианскому поселению. Сколько времени это займет? Неделю, наверно. Безумная идея, идиотская. Нужно дождаться ответа Би. Она, наверное, спит сейчас. И будет спать еще долго. А им следовало бы спать вместе. Им нельзя быть порознь. Никакие слова не заменят этой близости, когда они лежат рядом. Теплая постель, гнездышко животной интимности. Слова можно исказить, а любовное содружество рождает доверие.
Он вернулся в квартиру, поработал над пересказом Библии и захандрил.
Волнами накатывали то лютый голод, то тошнота и рвотные позывы. Прошло еще несколько часов. Наконец, тщетно проверив Луч раз сто, он был избавлен от страданий.
Дорогой Питер!
Нет времени писать длинное письмо, поскольку я собираюсь на похороны, но я все еще очень злюсь и негодую на тебя. И тем не менее специально проверяю опечатки, чтобы ты не обвинил меня в пьянстве. На самом деле я почти отрезвела после этого твоего предложения, чтобы я переквалифицировалась в безработную сельскую домохозяйку!
Извини, я понимаю, что сарказм здесь мало поможет.
Я напишу опять, когда вернусь с похорон. Хотя, может, мне придется побыть с Шейлой сначала. Она сейчас просто в аду.
Я люблю тебя даже в твоем безумии.
Би
Он ответил немедленно.
Дорогая Би,
мой дух воспарил, когда я услышал (прочел) твое признание в любви. Весь день у меня все из рук валилось - так я горевал по поводу наших разногласий. Ты гораздо важнее для меня, чем моя миссия. Хотя ты была немногословна, из твоего письма ясно, что Билли Фрейм покончил с собой, несмотря на всю заботу, которую мы проявляли, и на твои недавние попытки предложить ему поддержку. Я все еще вижу его таким, когда он был ребенком и лучился гордостью за картину, которую он и другие дети нарисовали для нас. Бедная Шейла. Я могу только представить, в каких она страданиях. Уже факт, что ты употребила слово «ад», чтобы отметить нечто другое, чем вечная разлука с Господом, говорит само за себя лучше всяких слов.
