Время убежало от меня, уже шесть тридцать, пора на работу. Я так и не рассказала тебе, что окончательно выбило меня из колеи, но мне самой страшно принять это, описание займет много времени, сама не знала, что напишу тебе так много про все остальное. Я думала перейти сразу к главному, но это причинит тебе столько боли, и мне ужасно жаль, что я не могу навсегда избавить тебя от этой боли. Надо уходить.
Люблю,
Би.
Он ответил немедленно:
Би, родная, я так беспокоюсь за тебя, но какое облегчение слышать твой «голос». Мы и правда не поняли друг друга - только Бог все понимает до конца, - но мы не должны позволить горю и расстроенным чувствам помешать нам преодолеть недоразумения между нами. Я всякий раз все больше убеждаюсь в этом, работая среди оазианцев.
Новости о Джефе и о нашей церкви прискорбны, но церковь - это не Джеф, не общинная казна и даже не конкретное здание. Это происшествие на самом деле может обернуться замаскированным благом. Деньги - это только деньги, их можно восполнить. Важно то, что происходит в наших сердцах, в наших душах. Очень обнадеживает то, что наша община готова начать с чистого листа в новой церкви. Людей, как правило, перемены ужасают, так что это замечательный пример смелости и позитивности. Почему бы не начать просто собираться у кого-то дома? Уподобиться первым христианам. Сложная инфраструктура - роскошь, истинные ценности - это любовь и молитва. А здорово, что они видят в тебе своего пастора. Не сердись, но я считаю, что ты великолепно справилась бы с этим делом.
Твои комментарии о больничных переменах вполне естественны, учитывая усилившийся стресс, но они только подтверждают мои мысли о том, что сейчас, наверное, не самое лучшее время для тебя, чтобы ходить на работу. Ты носишь нашего ребенка. Я надеюсь, что еще носишь, что у тебя не случился выкидыш. Не это ли подорвало твою веру в Бога? Я мучительно тревожусь за тебя. Пожалуйста, расскажи мне.
Что бы это ни было, оно завлекло тебя в духовную пропасть. Все эти «невежественные скоты», толпящиеся в больнице, - тоже бесценные души. Богу не важно, что у кого-то из нас прыщи, гнилые зубы или плохое образование. Пожалуйста, вспомни, что, когда мы встретились, я был алкоголиком, пустым местом. Захребетником. Если бы ты отнеслась тогда ко мне с тем презрением, которого я заслуживал, то я бы пропал навсегда, я бы стал еще хуже и получил бы подтверждение, что такие типы, как я, неисправимы. И кто знает, может, те женщины, которых ты видишь в приемном покое, пережили семейную травму, похожую на твою? Прошу тебя, как бы трудно это ни было, не теряй способности сострадать. Ты сама говоришь, что эти люди напуганы. В глубине души они знают, что отчаянно нуждаются в том, что бессильна им дать медицина.
Напиши мне поскорее, как только сможешь, я люблю тебя,
Питер.
ڇ наконец залило горизонт золотистой карамелью. Впереди неспешный закат с его почти изнуряющей красотой, а потом будет долгая-долгая ночь. Питер спрятал гниющую оазианскую еду в сумку и покинул здание.
Он прошел около мили, надеясь, что база скроется из виду или, скорее, что сам он исчезнет незамеченным для персонала СШИК. Но в этом однообразном плоском ландшафте здание постоянно оставалось в поле зрения, и благодаря фокусам перспективы казалось, оно не только не удаляется, а наоборот — приближается. Умом Питер понимал: крайне маловероятно, что за ним наблюдают, но инстинктивно чувствовал себя под постоянным надзором. Он продолжал идти.
Он направлялся на запад, в пустыню, — то есть не к оазиан-кому поселку и не к Большому Лифчику. Он фантазировал, что если забредет достаточно далеко, то обязательно встретит горы, ручьи или, на худой конец, скалистый холмик или топкое болото, что даст ему хоть какой-то ориентир. Но тундра не кончалась. Пласт бурой земли, кое-где оживленной кустами белоцвета, фосфоресцирующими в закатных лучах, а стоило ему оглянуться — позади маячил жуткий бетонный призрак базы СШИК. Утомившись, он сел и стал ждать, когда ڇ закатится за горизонт.
Сколько он прождал — неизвестно. Может быть, часа два. А может, и все шесть. Его сознание отделилось от тела и парило над ним, где-то в "ς". Он забыл, зачем пришел сюда. Решил, что не сможет провести ночь в четырех стенах, и предпочел спать на открытом воздухе? Можно рюкзачок положить под голову вместо подушки.
Когда почти стемнело, он почувствовал, что больше не один. Вглядевшись в сумерки, он заметил маленькую невзрачную зверюшку метрах в пяти от него. Это был один из тех птицеобразных паразитов, пожравших урожай белоцвета и искусавших его самого. Тот осторожно двигался широкими кругами, на каждом шажке кивая. Вскоре Питер сообразил, что зверек не кивает, а принюхивается: его рыльце вынюхивало съестное.
Питер вспомнил тот миг, когда из руки брызнула кровь, вспомнил тошнотворную боль в прокушенной ноге. Гневная конвульсия растревожила его притупившееся горе. Убить, что ли, эту мерзкую тварь, раздавить ее, растоптать этот зубастый череп каблуком — не из мести, но ради самозащиты и чего-то еще такого? Нет. Зверек жалко и смешно качался в темноте, беззащитный и одинокий. И еда, которую он учуял, была вовсе не Питерова плоть.
Медленно и плавно Питер вынул из рюкзака угощение. Животное замерло. Питер положил пластиковый пакет на землю и отполз подальше. Зверек подошел и вцепился зубами в пакет, добираясь до смрадной вкуснятины. Сожрав содержимое, он проглотил и упаковку. А вдруг, подумалось Питеру, теперь животное ждет куда более мучительная смерть, чем если бы Питер размозжил ему голову каблуком? Наверное, именно это индусы и называют кармой.
Насытившись, животное ушло восвояси, а Питер сидел, пристально вглядываясь в огоньки на базе — это был его «дом вдали от дома», как сказала Грейнджер. Он вглядывался, пока огни не стали расплывчатыми, абстрактными, и тогда он представил себе солнце, встающее над Англией, и Би, спешащую через больничную парковку к автобусной остановке. Вот Би входит в автобус и садится среди разномастного люда обоих полов — шоколадно-коричневого, желтоватого, бежевого или бело-розового. Вот она едет в автобусе по запруженной транспортом дороге, выходит напротив магазина «Все по 99 пенсов», где продается хозяйственная мелочовка, дешевые игрушки и прочая ерунда, заворачивает за угол возле прачечной самообслуживания, которая находится в ста пятидесяти метрах от дома, разделенного на две семьи, без портьер на окнах, выходящих на улицу Вот она поднимается по обитым истертым бордовым ковролином ступеням, идет в кабинет, где стоит машина, на клавиатуре которой она в любой момент, когда будет готова, может набрать слова: «Дорогой Питер». Он встал и пошел обратно на базу.
Дорогой Питер,
нет, выкидыша у меня не было, и не надо мне твоих лекций о сострадании, прошу тебя! Ты просто понятия не имеешь, насколько все теперь обесценилось. Речь идет только об уровне проблемы и тех усилий, которые надо приложить, чтобы ее решить. Когда кому-то отрывает ногу взрывом, его везут в хирургию, обрабатывают и залечивают культю, подбирают протез, назначают курс физиотерапии, консультации, что только не, и через год, наверное, этот человек сможет даже бежать марафон. Если же взрывом отрывает руки, ноги, гениталии, вырывает кишки, печень и почки, то ЭТО СОВСЕМ ДРУГОЕ! Чтобы справиться с тем, что плохо, нам необходима определенная пропорция хорошего! Не важно, человеческое это тело, или христианское устремление, или жизнь в целом, но если отнять слишком многое, то будет невозможно жить дальше.
