— Он укладываеτ меня на зеленом лугу и водиτ меня к водам, полным покоя. ς Ним крепка моя Душа. За Ним иду я дорогами Правды имени Его ради.
На пятый раз его голос потонул в могучем унисоне.
15
Герой этого часа, король этого дня
Как-то один мудрый человек спросил Питера:
— А знаешь, кто ты?
— Кто я?
— Да.
Это был тот вопрос, который подразумевает так много ответов, в зависимости от того, кто его задал. Например, Питеру много раз случалось слышать его от разъяренных отморозков, которые сами же на него и отвечали: «Мудило ты» — или что-то в том же духе, а затем метелили его почем зря. Официальные лица и бюрократы тоже задавали этот вопрос, считая Питера по той или иной причине занозой в заднице. Вопрос этот задавали также, с любовью и восхищением, те, для кого он был «миленький», «сокровище» и даже «моя скала». Большие ожидания, которые надо оправдать.
— Я стараюсь не слишком задумываться о себе. Надеюсь, что я просто человек, любящий Бога.
— Ты человеколюбец, — сказал мудрец, решительно тряхнув головой. — И поэтому ты далеко пойдешь.
Этот мудрец служил пастором в приходе, который Питеру вскоре предстояло унаследовать. Уже глубокий старец, он обладал особой смесью милосердной терпимости и стоического разочарования, типичной для священника, прослужившего слишком долго. Он до тонкостей знал все способы, с помощью которых его прихожане сопротивлялись переменам, все уловки, из-за которых эти люди могли быть настоящим «геморроем», — хотя он, конечно, никогда не позволял себе таких выражений.
— Ты любишь людей. Это действительно большая редкость, — продолжал старый пастор.
— Разве общительность не естественна для человеческой природы?
— Я не об этом, — ответил старик. — Не думаю, что ты так уж общителен. Я бы даже сказал, что ты малость нелюдим. Я имею в виду, что ты не чувствуешь ни отвращения, ни раздражения по отношению к животному под названием «человек». Ты принимаешь людей такими, какие они есть. Есть «собачники» — люди, которым никогда не надоедают собаки. Для них не важно, какие это собаки — большие или маленькие, спокойные или веселые, послушные или хулиганистые: все по-своему заслуживают любви, потому что они собаки, а собаки — это хорошо! То же самое должен чувствовать пастор по отношению к человеческим существам. Но знаешь что? Очень немногие действительно чувствуют это. Совсем немногие. Ты далеко пойдешь, Питер.
Питеру было неловко и странно, что умудренный опытом старец, которого не так-то легко одурачить, с такой убежденностью говорит ему эти слова. В конце концов, сосуществование Питера с его соплеменниками далеко не всегда было безоблачным. Можно ли о субъекте, который в подростковые годы и в ранней юности вел себя так, как он, — лгал, нарушал обещания, обкрадывал дураков-альтруистов, которые решались ему доверять, — можно ли о таком субъекте в самом деле сказать, что он любит людей? Ведь старый пастор очень хорошо знал историю Питера. Между пастырями секретов нет.
Теперь Питер сидел, скрестив ноги, щурясь от яркого света, в полубреду. Прямо против него, вот так же скрестив ноги, сидел маленький мальчишка — он сам лет восьми-девяти, скаут-«волчонок». Что за гордость и счастье быть младшим скаутом, обладателем зеленой сорочки с нашивками и тайных знаний о том, как вязать узлы, ставить палатки и правильно разводить костры. Он с нетерпением ждал, что вскоре станет полноценным скаутом, а не просто «волчонком», и тогда выучится стрелять из лука, будет ходить в горные походы и спасать жизнь путников, погребенных под обвалами или укушенных змеями. Как оказалось, ему никогда не суждено было стать скаутом — скоро в семье все полетело кувырком, и членство в стае «волчат» было прервано, а форма аккуратно сложена на полочку в шкафу, пока чешуйница не проела ее до дыр, — но в восемь лет он этого еще не знал и сидел, скрестив ноги, в шортах и галстуке, сам не свой от удовольствия быть членом волчьей стаи.
Пот сочился со лба прямо в глаза. Питер поморгал, и мир обрел очертания. Дитя, сидевшее перед ним, не было им самим в восьмилетнем возрасте. И не дитя это было. Это был Любитель Иисуса—Семнадцать, создание, не похожее на него почти во всем, за исключением того, что оно (вернее, он или она) сидело, скрестив ноги и сжав руки, и молилось. Шпинатно-зеленая ряса и такого же колера башмаки, хотя и с коричневыми крапинками грязи. Солнце висело почти прямо у нее над головой, сгущая тень под капюшоном, мрак поглотил ее лицо.
— О чем вы задумались, Любитель Иисуса—Семнадцать? — спросил Питер.
Как всегда, повисла пауза. Оазианцы не привыкли думать о раздумьях, или, может быть, им просто было тяжело перевести свои мысли на английский.
— Пока τы не пришел, — сказала Любитель Иисуса—Семнадцать, — мы были одинокие и слабые. τеперь, вмеςτе, мы сильные.
Ну не мука ли, что ее речевой аппарат, или голосовые связки, или чем там она говорила, мог произнести слова «были» и «одинокие», а слова «вместе» и «сильные» она почти не в состоянии была выговорить? Ее фигурка была такой хрупкой, и вся она казалась такой уязвимой, но ведь и все остальные, сидевшие вокруг нее, были хрупки и уязвимы на вид: такие тоненькие руки, узкие плечики и громоздкие рукавицы и башмаки. Наверное, он — настоятель племени детей и сморщенных старичков, племени, утратившего всех своих мужчин и женщин нормальных размеров.
Конечно, несправедливо было видеть их такими, это был полный провал всех его стараний считать их тела нормой, а свое собственное — отклонением. Он изо всех сил перестраивал свое видение, пока сотня с лишним существ, сидевших перед ним на корточках, не выросла до зрелого масштаба, а сам он не превратился в громадное чудище.
— Книга, — попросил Любитель Иисуса—Один со своего места, где-то поближе к середине паствы. — Дай нам ςлово из Книги.
— Из Книги, — согласно отозвалось множество голосов, с облегчением (вероятно) озвучивая два слова, которые их не унижали.
Питер склонил голову, давая понять, что подчиняется. Он всегда держал под рукой свою Библию — спрятанная в пластиковый футляр, она лежала в рюкзаке, подальше от воздействия влаги, и каждое явление Книги на свет божий вызывало среди прихожан благоговейный шепот. Но зачастую ему не нужно даже было ее вытаскивать, потому что он был исключительно памятлив на тексты Писания. Вот и сейчас он заглянул вглубь своей памяти и почти мгновенно отыскал нечто подходящее — из Послания Павла к ефесянам. Мозг его, вне всякого сомнения, был диковинным органом, иногда Питер воображал его в виде червивого кочана цветной капусты, покрытого язвами и шрамами, оставленными прошлой жизнью, но в другое время тот походил скорее на просторное хранилище, где каждый стих в нужный момент возникал как на витрине, уже выделенным.
— Итак, вы уже не чужие и не пришельцы, — процитировал он, — но сограждане святым и свои Богу; быв утверждены на основании Апостолов и пророков, имея Самого Иисуса Христа краеугольным камнем, на котором все здание, слагаясь стройно, возрастает в святый храм в Господе; на котором и вы устрояетесь в жилище Божие.
