Марта от 5-го.
Казацкая команда при двухстах человеках драгунах впадение учинила при деревни Овгинеми, шведских солдат одиннадцать человек в полон взято, да один писарь и шесть мужиков, кои с оружием противились.
Вышеобъявленная донская казацкая команда без всякого от неприятеля препятствия до ста сорока дворов выжгли, и в добычу получили немалое число скота, да всякой рухляди и платье, которое в сорок казацких возов едва поднято.
А взятые там в плен шведские солдаты почти все малолетние дублиринги, и как казаки объявляют, что при взятии их и ружьем действовать не могли»
(Приложения к «Санкт-Петербургским Ведомостям» за 1742 г. Ч. 30–32).
По прибытию курьера из Петербурга, известившего о прекращении перемирия, тут же слух распространился, будто русский корпус, в 50 000 человек, уже приближается к Фридрихсгаму. Левенгаупт, твердо уверенный в успешном окончании переговоров о мире, ослепленный пышными фразами французского посланника при дворе русском, до сей поры оставался спокоен. Тут же началась суматоха ужасная.
Левенгаупт сыпал приказами:
— Будденброк, полкам немедленно собраться к Фридрихсгаму, всем женщинам и детям покинуть крепость, артиллерийским ротам войти и поднять свои орудия на валы, укрепить бастион Блесинг, а со стороны залива воздвигнуть батарею новую со всевозможной поспешностью.
Генерал-лейтенант попытался возразить:
— Граф, снег еще выше роста человеческого, как бы не плоха была крепость, атаковать ее в такое время года — безумие. А русские все же не более как люди.
Войска измученно тащились к крепости по непроходимым от снега дорогам. Кляли, на чем свет стоит, начальников. Обыватели стонали от поборов немыслимых. Лошадей изымали в обозы, а возмущавшихся избивали. Земская полиция, защищать призванная от злоупотреблений и притеснений, сама очень часто была оскорбляема военными и избиваема наряду с жителями.
Вахтер магазина армейского, что близ Фридрихсгама располагался, водки хлебнув для храбрости, распахнул ворота широкие, голосил:
— Берите, берите кому что угодно! Пропадет все едино.
Слух пронесся: «Магазины в разорение отданы! Чтоб русским не досталось!» И разграбили. Тащили кули с мукой, бочки катили с салакой пряной. Водочные бочонки вскрывали с треском, не утруждаясь разливом. Что под рукой было, тем и черпали. Ковшиками, шляпами… Тут же пили, тут же дрались. Патрули военные, комендантом крепости генералом Бускетом наряженные, прикладами да штыками разгоняли толпу пьяную. Вахтера виновного сыскать не смогли.
Первого марта Левенгаупт собрал совет военный. Генералы Будденброк, Бускет, полковник Вреде стояли за решительные, но продуманные, а не поспешные действия. Но большинство кричало, что защищать Фридрихсгам почти невозможно, надобно сей пост оставить, укрепления уничтожить и ретироваться.
— Если мы будем сражаться с русскими, то не можем быть уверены победить их, почему с нашей стороны, во всех отношениях, был бы большой риск вступить в бой с ними, — полковник Пален высказался за всех.
В протокол записали: «Большая часть господ командиров была того мнения, что благосостояние государства зависит от сохранения армии и флота». Левенгаупт колебался, посему решения никакого принято не было, к Королю обратились за приказанием как действовать.
Но после совета того злополучного слухи поползли по лагерю панические. Кто-то самовольно пушки стал сковыривать с валов крепостных, ленсманов — чиновников полицейских — рассылали по деревням, что на пути противника лежали, с приказом уничтожать все припасы воинские и магазины провиантские. Один такой прибыл в деревню Ведерлакс, где сжечь ему хлеб поручалось, жалко стало, взял да и раздал все жителям местным, от русских набегов пострадавшим. А другие, прочие, палили все подряд.
В самый разгар неразберихи этой в лагерь вернулся капитан Левинг, тот самый, что осенью предлагал поиск учинить в пределы русские, клялся, что сумеет отряд свой провести тропами тайными к Выборгу и нанести удар внезапный. Как только просочились слухи, что русские наступать собираются, он уехал рекогносцировку учинить — где и какими силами удара ждать. Не обнаружил никого, возвратился, а тут суматоха бешеная.
По рапорту его, противника не нашедшего, Левенгаупт наорал грубо:
— Где глаза ваши были, капитан? Где вы вообще все это время пропадали?
Левинг оскорбился. Ответил дерзко:
— Я был там, ваше сиятельство, где вам, видимо, бывать не придется!
Левенгаупт был взбешен. Левинга, за слова пророческие, арестовали тут же и в крепость Тавастгустскую отправили. А командующий лишился последней возможности знать что-либо о неприятеле, ибо не было в армии шведской человека, более искусного и хорошо знавшего местность, чем капитан Левинг.
Мучался, страдал Левенгаупт оттого, что не понимал многого. Изначально все складывалось не так. С другого берега Ботнического залива, из Стокгольма, все казалось таким простым и радужным. А здесь, в богом забытой Финляндии, которой выпало быть театром действий военных, шло наперекосяк.
«Отчего?» — никак не мог взять в толк командующий. Особливо сейчас, когда в Петербурге произошло все, на что рассчитывали.
— Черт бы побрал этих русских! — негодовал Левенгаупт. — Никогда не понять, что у них на уме. Ведь обещала Елизавета, что заключение мира — вопрос дней нескольких. Или обманывал посланник французский?
— Шевалье, полковник, — вызвал к себе капитана французского де Крепи и Лагеркранца, — вам, господа, надлежит отправиться немедля в русский лагерь с письмом к фельдмаршалу графу Ласси о продлении перемирия. А вам, капитан, я бы настоятельно рекомендовал обратиться к посланнику французскому, маркизу де ла Шетарди, за разъяснениями странного поведения русских.
Офицеры выехали в тот же день. Были приняты в Выборге генералом Кейтом и с его письмом сопроводительным в Петербург отправились к командующему русской армии. Хоть Ласси и находился в столице, но принимать решения и не собирался. Императрица вместе с двором находилась в первопрестольной. Близились торжества коронации. Ласси был вежлив с Лагеркранцем:
— Рекомендую, полковник, в Москву вам направиться, ибо на сей счет я никоих инструкций от Ея Величества не имею.
Потащились они с капитаном далее. А в Москве, аудиенции добившись, получили от ворот поворот:
— Перемирие, — усмехнулась Императрица, — ну уж нет! Достаточно. Мной манифест подписан ко всем жителям финляндским. Мы теперича лишь мира желаем и на тех условиях, что продиктуем. Думаю, что границы передвинуть надлежит подале от столицы нашей, крепости некоторые шведские срыть надобно, а Финляндию сделать независимой от шведской короны. Про остальные условия наши с министрами моими беседуйте, — и отвернулась, веером обмахиваясь, к Разумовскому наклонилась, зашептала что-то горячо. Оба рассмеялись громко.
Что оставалось несчастному Лагеркранцу? Вспомнил он лагерь шведский под Фридрихсгамом, в снегах утонувший, могилы солдатские полузасыпанные, суматоху беспорядочную, понимал полковник, что обречены шведы, с командованием своим растерявшимся, на поражение горькое. Взял условия русские для заключения мира с манифестом Царским, что Бестужев ему услужливо передал, да в путь обратный заторопился.
