– Уложите пациента в свободный ложемент, и покиньте помещение через зелёный выход, – проскрипел синтезированный голос в аудиалах Спенсера, заставив того передёрнуться от боли в ушах. – О вас позаботятся.
– Вас понял, – после небольшого промедления выдавил он, стараясь говорить потише, и дёрнул носилки поближе к креслу.
Амадей Вюрст открыл глаза, и уставился на Спенсера, ещё раз удивив агента потрясающим сходством с изъятым Кронкверком.
– Благодарю за службу, агент! – советник тяжело дышал, и каждое слово давалось ему с трудом, – Я запомню вашу помощь…
– Служу Корпорации, – выдавил Спенсер, которого мягко оттёрли от кресел пара дюжих медработников, подталкивая к выходу, подсвеченному зелёным.
Последним, что он заметил перед тем, как заросла перепонка двери, была сорванная одним из медиков с лица Кронкверка дыхательная маска.
«Это же убьёт старика… – устало подумал Спенсер, присаживаясь на краешек приветственно распахнутого регенератора. Расстёгивая облегающий костюм, он выругался про себя, и дал себе зарок – никогда не лезть в чужие тайны. – Пусть это останется на совести Советника… Но доклад о новом способе генерации порталов я всё-таки обязан предоставить. И гори оно огнём».
Глава 46
Овальный, в чём-то даже изящный, корпус УДК подошёл к северо-западному берегу Единственного моря за час до рассвета. Матово-чёрный корпус корабля, совершенно неотличимый от тёмной, в этот час, воды подходил осторожно и тихо, едва рождая всплески волн у берега.
«Удочка» встала на якорь за выступающим в море утёсом, почти прямой стрелой врезавшимся в водную гладь. Первыми пошли транспорты с боевыми машинами, сопровождаемые десантом, которому надлежало управлять техникой с безопасного расстояния. За ними споро последовали легкомоторные шлюпки с живой силой, получившей задание прикрывать первые волны десанта и обеспечивать коридоры отхода свободными.
При свете солнца этой параллели вода в море должна была стать яркой и мерцающей, переродившись из тёмной в зеленовато-голубую. Огромное количество фитопланктона и закиси железа придавало воде невероятно насыщенные цвета, и делала море похожим на тропический океан. Сходство усиливала и песчаная линия берега, на которой тут и там вставали стройные пальмы с твёрдой чешуйчатой корой такого же, как волны, зелёно-голубого цвета.
Гриффин спрыгнул на мелководье, прошлёпав в высоких непромокаемых ботинках на толстой подошве до хрустящей песочной глади в компании майора Монна. Жюль-Анри Монн был человеком откровенно неприятным, строгим и достаточно мрачным, но всё это легко компенсировалось прямо противоположным впечатлением о нём, едва тому удавалось закончить очередную боевую операцию или завершить задание. Командир диверсионной группы, он не отличался разговорчивостью о пережитом, но становился душой компании в свободное время.
– Капитан-лейтенант Гриффин, – кивнул Монн, едва Льюис оказался на суше, – чем обязан вашему личному присутствию? Птица вашего полёта не должна мочить ноги.
Гриффин испытующе взглянул на капитана. В безлунной ночи лицо командира подсвечивалось лишь слабым мерцанием звёзд на небе, отражённым в водной глади, да контуром силовой брони, приведённой в режим повышенной готовности. Тонкие линии светодиодов становились совершенно незаметными уже через пару шагов, что позволяло полностью скрыть своё присутствие от нежелательных взглядов.
Доктор видел копошение десантников неподалёку от себя, уже сгрузившими с транспортных платформ свои боевые машины. Несколько проходимых «пауков», четыре «богомола», чьи крошечные головы были сейчас плотно прижаты к несоразмерным туловищам, да с десяток небольших, лёгких «стрекоз», несущих на себе пары из пилотов и стрелков. Льюис уже давно привык и к ночным операциям, неизменно доставляющим ему немало работы в лазарете, и к работе техники, выходящей на разогрев двигателей. Но вот к своему позывному привыкнуть до сих пор не мог.
Доводившее его до логического ступора именование Грифом, было однажды смазано брошенными походя словами капитана второго ранга, Метью Мо:
– Чего тебе не нравится, док? Гриф птичка тяжёлая, пусть и не привлекательная. А насчёт падальщика ты не додумывай. Вот тебе приносят наших бойцов? Приносят. Ты в них ковыряешься? Ковыряешься. Вот и падальщик. Они пали в бою – ты их разобрал на части. Так что, Льюис Джероми, почётный ты обладатель высшей степени в хирургии, быть тебе на «Пиле» Грифом. Да и фамилия располагает.
С тех пор Льюис много думал, как же можно было влипнуть именно так, чтобы сейчас оказаться Грифом, ходящим на «удочке», с гордым именем «Рыба-пила». Глядя на безобразие в своей жизни, капитан-лейтенант часто задумывался, что же именно эта рыба пила, и до какой степени надо было ей, горемычной, ужраться, чтобы стать универсальным десантным кораблём под командованием расчётливого и делового Метью Мо.
Переживав всё это, Льюис бросил на капитана быстрый взгляд, снова напомнил себе о врачебном долге, не позволяющим пристрелить никого до начала операции, и ответил:
– Груз важный, поставили на контроль.
Жюль-Андре Монн сдержанно кивнул, принимая объяснение, но напоследок сказал:
– Держись поближе ко мне. Если тебя разнесёт по ветру, собирать точно уже будет некому.
Доктор согласно кивнул и отошёл подальше, присел на песок и стал ждать команды о выдвижении групп. О том, что его явно будет некому собрать, он и сам прекрасно знал. Подающие надежды санитары и два его помощника на корабле подавали эти надежды исключительно под толстым слоем соуса из правил, кодексов, уставов и прочей несусветной брехни, начисто лишённой чутья и шестого чувства. Иногда Гриффин серьёзно считал, что два дюжих молодца-санитара могли одинаково исполнять роль ремонтников, грузчиков и носильщиков трупов, если бы это было прописано в уставе или должностной инструкции. Молодые помощники вообще едва вылупились из школы-академии военно-морского медицинского корпуса, где видели ранения от осколочных гранат в виде трёхмерной проекции на экзамене. И Льюис точно знал, что никакая симуляция, пусть даже высококачественная картинка Корпорации, не выдерживает критики, когда на столе перед тобой лежит распотрошённое взрывом тело человека, обедавшего с тобой пару часов назад за одним столом.
Льюиса давно перестало тошнить от содержимого кишечника и прочих органов выделительной системы, расколотых черепов и вида их начинки, от безобразных ран и от шёпота в бреду умирающих в лазарете. Как и от бессонных ночей за работой. Он перестал нервничать от бешено пищащей системы жизнеобеспечения или сигналов диагноста, оповещающего врача о наступлении терминальной стадии у пациента. Он спокойно спал по ночам после первого потерянного им на столе лейтенанта, в глазах которого навсегда застыл невообразимый ужас и лёгкое недоумение. Профессиональный цинизм, склонность к пессимизму и немногословность подарили Гриффину не только прозвище и одноимённый позывной, но и репутацию мрачного бога лазарета. Личный состав под командованием полковника Лю Пина относился к нему с почтением и уважением, но старался лишний раз не попадаться переменчивому богу на глаза, чтобы не притянуть, как они считали, возможности оказаться в его руках после следующего же задания. Справедливости ради, надо заметить, что на столе доктора умирали нечасто, сопротивляясь и неохотно, так что опасения накликать беду вряд ли оправдались бы в смену доктора Льюиса.
