Дожди шли четыре дня. Как с самого раннего утра принималось моросить, так и до ночи. Выпросив у китайца плащ — тот чуть покрывал спину Дика — и резиновые сапоги, приличного размера, вероятно, мексиканки, он облазил уже все окрестности, всю мескитовую рощу, выбираясь за ее пределы, в овраги и прерию. Издали, в дымке дождя, роща была сходна с персиковыми зарослями. В неописуемый восторг Дика приводили коренья и сложенные полусухие стволы деревьев. А там, где они были сложены кучей, москитом топились печи, причудливые формы, причудливые изгибы, переплетения, создавали иррациональный хаос, черную сюрреалистическую скульптуру. Законченность же этого произведения, возникшего по воле случая, еще больше подчеркивал глянцевый блеск, этот лак дождя и воды.
Вот бы сюда Хименса, подумал Дик, радуясь, что идет дождь, что не надо куда‑то лететь, что у них возникло случайное незапланированное безделье. Рощу и прилегавшие овраги и прерии населяли разные животные, что‑то рыжее вдруг промелькнет среди деревьев, какой‑то зверек — не то земляная белка, не то кенгуровые мыши нырнут тут же в норку. А один раз — он сидел тогда за рощей на поваленном бурей дереве — подбежал большеухий заяц и замер, глядя на него. Заяц не мог, видимо, понять, что это там за изваяние в плаще, живое или неживое. Ветер подувал в сторону зайца, и если бы он не кашлянул, если бы Дик не рассмеялся и не засвистел, тот бы еще долго сидел рядом с ним. И тут заяц сорвался с места и огромными прыжками понесся в прерию. Дик видел его далеко, видел его желто‑коричневую спинку, мелькавшую между чахлой растительностью. Заяц бежал по прямой, но все же эта кажущаяся прямая, будто подчиняясь законам Лобачевского, где‑то там, далеко, в бесконечности прерии, сжималась, сворачивалась в дугу, забирая большим кругом влево. Возможно, — на охоте в штате Огайо, профессор ему рассказывал, посвящая во все тонкости мужского хобби, — заяц спустя час‑два выбежит на это же место, описав пустынный гигантский круг.
Вито Фелуччи ходил мрачный, злой. Все зло косился на них, будто это они с Коннетом накликали туман, дождь, все курил и бормотал под нос:
— Песте! Песте!..
[11]
Бастарди!..
[12]
Держался он особняком, часто куда‑то уходил с китайцем, о чем‑то с ним совещался, размахивая руками, жестикулируя ими, как тот знаменитый дирижер в оперном театре, в «Метрополитене»…
Дик осклабился. Они тогда были в нем с Кэти. Он достал с трудом два билета в ложу бельэтажа. Колумбийская знаменитая труппа. Но Кэти музыка не понравилась. А вот певица — та изображала Джульетту и была как эта мексиканка толстая и жеманная — кажется, да. И Кэти на ухо ему с упоением шептала: «Ну и корова! Ну и жирнющая! Бомбу бы сюда! Бомбу бы в нее швырнуть!» И пнув локтем под бок прижимавшегося справа к ней какого‑то очкатого студентика, пропищала: «Из нее такая же Джульетта, как из меня кот Базилио». Почему‑то ей кот Базилио очень нравился. Она вообще обожала все мультики, старые и новые.
Жаль, что отсюда нельзя позвонить Кэти. А то бы вызвал ее сюда, по роще бы мескитовой погуляла, поносила бы важно свой живот. Он опять про себя фыркнул. Дик сейчас завидовал китайцу, завидовал этому щупленькому хитроватому человечку. Такой дом, такая роща, такие вокруг прерии, ни небоскребов, ни машин, ни шума. За эти четыре дня он даже посвежел, отдохнул, не вскакивал на малейший детский крик, спал после дневных прогулок, как убитый. А по вечерам было единственное развлечение — телепрограммы.
Вот и сейчас детишки тащат к телевизору стулья, шумно спорят, кто и где должен сесть. Спорят, пока не вмешается Лим Чень. Тот щедро, направо и налево, раздавал подзатыльники. Сначала все смотрели мультики, — то приключения тигренка на Луне, то космические войны с какими‑то прилетевшими из бездны страшилищами, то тот же кот Базилио, захватив чей‑то звездолет, подняв на нем пиратский флаг, высунув в иллюминатор когтистую лапу с пистолетом, носился от планеты к планете, разбойничая и грабя невинных жителей, с длинными, как у мышей, мордочками. Ну а потом слушали выступления политических обозревателей, и как и в тот вечер, обязательно показывали «Вдовушку». И как всегда в это время в этот импровизированный зал отдыха, расположенный в просторной гостиной первого этажа, входила миссис Чень. Все работы, возможно, были выполнены, и толстушка позволяла себе отдохнуть.
«Вдовушка» была еще наряднее. Ее комплекция была копией увеличенной в сотни раз фигуры мексиканки. Никакой совершенно талии, от ног и до головы, повязанной красным платочком, одни толстые бока, сверкавшие под лучами юпитеров. Коротенькие плоские ручки, растопыренные во все стороны, будто «Вдовушка» чему‑то удивлялась. Такие же плоские ножки, и тоже не двое, а много, сколько и рук. И они, эти плоские блестящие ножки, казалось, прочно вросли в землю и никак не соглашались с ней расставаться. А придется…
Комментатор с кислой миной на холеной мордочке уже в который раз сообщал, что до дня «Т» осталось столько‑то и столько дней и часов. Его физиономия как никак лучше подходила именно ко дню «Т», то есть к дню «Траура», как его окрестили некоторые политиканы из партии «Сильная нация». Так это слово и прижилось. Обозреватели говорили одни и те же слова, что, дескать, вот наш президент в последний год своего правления, в последние месяцы совершил такой мужественный поступок — ему удалось уговорить конгресс ратифицировать, наконец, тот уникальный договор. И, как вы знаете, по этому договору мы должны уничтожить нашу «Вдовушку».
Обозреватель, с длинной как у лошади головой, чуть не плакал с экрана. Дав, наверно, ему выплакаться в сторонке, его место занял другой политик, круглолицый. Но и у этого была такая же постная физиономия. Он минут десять восхвалял губернатора штата Пенсильвания Ральфа Хилдбера за заботу о «Вдовушке», за его преемственную старательность, что дало нашей «Вдовушке» прожить безбедно одной более полувека. Но теперь мы с ней прощаемся и навсегда.
Мексиканка захлюпала носом, вытирая слезы, Фелуччи вскочил, отшвырнув от себя стул, чуть не угодив им в аляповатое трюмо, доставая сигарету и выкрикивая: «Слюнтяи! Бастарди!»
Лим, подняв бровишки, вытаращился на Вито, не понимая того волнения. Детишки смеялись, толкаясь между собой, хотели переключить канал, но хорошо поужинавший Коннет, развалившийся в единственном во всем доме, в этой гасиенде, кресле и ковырявшийся в зубах зубочисткой, сказал: — нет! И те поняли — янки не разрешает.
По поводу уничтожения «Вдовушки» у Дика было двойственное мнение. С одной стороны, он не разделял того плебейского ликования, с которым лидеры кругликов в пространных статьях и выступлениях подводили итоги своей многолетней общественной борьбы, констатируя, что первая половина их программы выполнена. Они обещали добиться выполнения и второй, более грандиозной части своей программы. А с другой стороны — чего было ее, «Вдовушку», бояться. Что она одна могла сделать. Ведь вся научная документация на воспроизводство подобных реликвий, на технологию, все заводы, занимавшиеся этим, были давно уничтожены и переведены на выпуск детской продукции.
