— Я подам на вас в суд, паршивец! Да вы знаете, сколько он стоит? Хватит ли у вас денег оплатить поломки?
Эти слова о деньгах так устрашили полисмена, что тот, согнувшись и прикрыв лицо фуражкой, выбежал из лаборатории и учесал по коридору, топая гулко ботинками, спеша, наверно, вклиниться в ряды себе подобных, схожих в форме между собой какой‑то однотипностью, серостью, и там затеряться, раствориться, отдышаться.
И лишь один человек из прибывших чинов, следователь по особо важным поручениям из ФБР, подтянутый, элегантный, снисходительно посматривающий все это время на возню по задержанию убийцы, остался поговорить с Хименсом. Следователь, знавший сына профессора, мало верил в версию, что сотрудник фирмы, магистр наук, примерный семьянин, сторонник идей кругликов, Дик Ричардсон, мог убить какую‑то там весьма сомнительную личность, какую‑то не то сводницу, не то распутницу, мадам Нонг Ки. И где убить? В столице штата Пенсильвания, где вот уже более трех лет нет ни то, что убийств, а и солидной кражи, и где блюстители порядка весьма и весьма расторопны и могли бы его задержать там же, на месте, в Гаррисберге. Они еще долго о чем‑то беседовали с профессором в кабинете, когда заглянула обеспокоенная сильно чем‑то Кэти и чуть ли не сквозь слезы выпалила, что телекомпания Эр‑би‑си ведет прямую передачу о Дике, и что тому, как успела она понять, срочно требуется помощь.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ОДИН НА ОДИН
Глава 1. СТЫЧКА В ПУСТЫНЕ
— Дик, ты плачешь? Мы видим, как слезы текут по твоим щекам, по твоему мужественному лицу. Вся Америка с тобой, Дик! Мы знаем, что ты невиновен в трагедии, разыгравшейся в баре «Плейфул».
Моложавый комментатор телекомпании Эр‑би‑си, с которой Хименс уже мгновенно заключил контракт на триста тысяч долларов, Брюс Дженки в этот миг упивался своим голосом, своей причастностью к этой сенсационной передаче века. В условиях контракта профессор оговорил, что телекомпания в своих высказываниях будет выступать в защиту Дика Ричардсона. Комментатор отключил изображение с Диком и, кокетливо улыбаясь подкрашенными губами, проворковал:
— Леди и джентльмены! С вашего разрешения, мы оставим на минутку Дика Ричардсона, оставим среди этих не совсем хорошо воспитанных ребят, как вы успели уже заметить, и покажем вам чудную рекламу шампуня фирмы «Поролок». Он отмывает все, и даже, я извиняюсь, некоторые заблудшие и замаранные души, — плоско сострил Брюс Дженки.
Экран заполнила в розовом купальнике, плотно ее облегающем, породистая блондинка. Она повернулась сначала в одну сторону, потом в другую, приняла одну позу, потом другую, дав возможность многим мужчинам оценить все ее пышные формы, соответствующие лучшим мировым стандартам.
Никто из телезрителей пока так ничего толком и не понял, что же собиралась показать им телекомпания Эр‑би‑си, предупредившая, что они увидят сенсацию века, что такого не показывала еще ни одна телекомпания. Им подсунули какие‑то желтые пески, какие‑то наваленные как попало мешки с чем‑то, какие‑то вояки с закатанными по локти рукавами, в расстегнутых чуть ли не до пупка желто‑зеленых рубашках, потные и чем‑то возбужденные. И все они почему‑то бегут в одну сторону, почему‑то прутся к этим мешкам, — может, они с золотом? — и все почему‑то стреляют из каких‑то коротких автоматов, и стреляют все в этого одного единственного преступника, в этого убийцу, в Ричардсона. И этого‑то парня разыскивает вся полиция? Что же его искать? Зачем морочить нам голову? Он‑то сейчас сидит на съемочной площадке в Голливуде, закамуфлированной под какую‑то там пустыню.
Публика недоуменно ожидала конца рекламы фирмы «Поролок».
Хименс и его сотрудники смотрели передачу у себя в лаборатории. Некоторые были заняты у аппаратуры: телекомпания Эр‑би‑си, собственно, используя их ГМП для ретрансляции, гнала информацию от своих телерсов. По контракту профессор подчинялся операторам Эр‑би‑си и не мог самовольно отключить рекламу. Но то, что Дик живой пока и невредим, он понял сразу же, как только появились первые кадры. Поняли это и его коллеги, занявшие места у пультов управления генератором и ожидавшие команд профессора. И лишь Кэти, не задействованная в эксперименте, то громко вздыхала, то всхлипывала, уставившись на Хименса. И тот не выдерживал ее взгляда, отворачивался, ерзал в кресле, потом подходил к ней, шептал на ухо, что не надо так волноваться, все пока идет хорошо, все пока в порядке.
Но он и сам волновался, сообразив, что они опять промазали, опять что‑то не сработало в корректирующем координаторе пространств, и они угодили не в то место, куда планировали заранее.
* * *
Дик очнулся от жары, от дурманящей духоты. Пот заливал глаза, волосы на лбу слиплись. Он снова посмотрел вперед через прицельную планку пулемета на этих озверелых солдат, вероятно, пьяных, на солдат какого‑то далекого прошлого, с которыми сражался где‑то сейчас и его далекий предок, лорд Ричардсон. Что это не Англия, он уже догадался, там нет такой жары, нет таких пустынь, там деревья, свежий, чистый и прозрачный воздух, там много цветов и розариев. Видимо, в результате случайных флуктуаций — от этого их ГМП не застрахован — он оказался где‑то совершенно в другом месте, возможно, в России или в Италии.
Вначале ему никак не хотелось стрелять в этих солдат, в этих, подобных тем обезьянкам в мундирчиках, что на игрушечном мосту у Хименса, дома, в кабинете, безмозглых и чем‑то напоминающих играющих в войну детишек. И он уже приподнялся из‑за мешков, выкрикнул им приветствие, но тут же схватился за плечо, оцарапанное пулей. И тут же кто‑то из тех, далеко что‑то швырнул в его сторону, и раздался взрыв рядом, подняв удушающую пыль, гарь. И он машинально упал, машинально повел в солдатиков каким‑то доисторическим пулеметом, машинально нажимая на спусковую скобу. И так же машинально и автоматически забухал пулемет, и солдатики вдруг начали валиться, будто наткнувшись на невидимую преграду.
Он никак не мог понять, почему это они так настойчиво прутся именно сюда, к нему, разве им мало вокруг места, кроме этой невысокой точки, обложенной мешками с песком. Еще он косился на араба, пытаясь не замечать того, словно тот тоже был неодушевленным, был тоже мешком.
Сдаваться в плен ему почему‑то опять же не хотелось. Он чувствовал каким‑то подсознанием, своими инстинктами, что убитые им солдаты пошли не в его пользу, что этого те, что лезут на эту высотку, ему не простят, а даже наоборот, могут запросто и пристрелить, и что будет сделано здесь же, в песках, без суда и следствия. И ни одного адвоката рядом нет. Он снова подумал, что лучше было бы сдаться там, в родном городе, в Нью‑Йорке, сдаться полиции, чем умирать здесь, среди каких‑то песков Италии или юга России, умирать от пуль этих подвыпивших головорезов.
И опять он поглядел искоса на араба. И теперь до него только дошло это несуразное сочетание — Россия и араб, Италия и араб. А что лежащий рядом голый человек был арабом, он почти и не сомневался, те же характерные черты, такой же нос и такие же губы. Копия мадам Нонг Ки, чуть изуродованная песками, жарой, пылью да еще чем‑то, какими то испытаниями, оставившими свои жесткие следы на этом грубом лице.
