Так вот, эта Кэти выпросила у Хименса на недельку отпуск и куда‑то исчезла. И эта неделя показалась Дику очень длинной. Последнее время они часто встречались с Кэти. То ездили смотреть киношку, приключения путешественников, драки с животными — Дику очень нравились подобные фильмы, — то носились как бешеные по штатам, не забывая целоваться до одури. Дик чувствовал, как быстро начинает влюбляться в Кэти. Но она порой вела себя как‑то странно. Кому‑то звонила, уезжала куда‑то, внезапно появлялась.
Вот и на этот раз она исчезла. Прошла неделя, вторая, третья, а Кэти как сквозь землю провалилась. Они бы ее еще долго ждали, лет десять, а то и двадцать, если бы Дик совершенно случайно не наткнулся на ту телепередачу. Он хотел посмотреть встречу двух университетских команд по бейсболу, часы чуть спешили, включил телевизор. Гнали какую‑то судебную хронику из Кейптауна.
Набитый до отказа зал, африканцы и негры, судья в черной мантии, белый, присяжные, дамочки в белом, тоже белые, внизу полицейские с дубинками у пуленепробиваемой перегородки. На скамье подсудимых сидят два прилично одетых джентльмена среднего возраста и женщина. И вот когда камера уперлась крупным планом в террористов, он и узнал Кэти.
Дик подавился яблоком, которое грыз, развалившись в кресле дома. Он так закашлялся, что поднялась наверх миссис Сабрина Ричардсон и стукнула костлявым кулачком внука по спине. Он не ошибся. Это была Кэти. И ей грозил срок до двадцати лет! За вмешательство во внутренние дела суверенного государства, Южно‑Африканской республики. За подстрекательство к бунту черного населения, за бросание бомб в блюстителей порядка, за убийство полицейского, отца пяти детей, белого, хотя жена его и была метиской. Ее тоже показали крупным планом. Заплаканное одутловатое лицо, черная шаль на голове.
Один из террористов был француз, второй — итальянец. Адвокаты говорили об их невиновности, о том, что они не бросали бомб, что кто‑то из студентов бросил самодельный пиропатрон, тот угодил в ноги полицейского, последний испугался, попятился, наступил на мандариновую корку, поскользнулся, неудачно упал, ударившись головой об асфальт.
Все адвокаты говорили хорошо.
Прокурор, лысый, бочкообразный и добрейший на вид мистер А. Согхеке, поминутно протирал белым платочком лысину, задавал вопросы свидетелям, вставлял реплики, что вот к чему приводит мягкотелость властей, отменивших буквально месяц назад смертную казнь за такие провинности. Самое большее, что они могут сейчас дать, так это 20 лет.
Но ему, Дику Ричардсону, почему‑то вовсе не хотелось ждать ровно 20 лет, — тогда Кэти выйдет на свободу — чтобы продолжить с ней так внезапно прервавшийся роман.
Брюс Дженки уже давал справку — численность коренного населения Южно‑Африканской республики, численность белых, состав правительства. Высказал причины недовольства кейптаунских студентов, те требовали установить еще один выходной, день свободной любви и увеличить численность черных в парламенте. Дженки выдвинул предположение, что террористам‑мужчинам дадут лет по 15, а женщине — увы, эмансипе, нашей соотечественнице — лет 10.
Но и эта цифра показалась Дику чрезмерно большой. И он тут же вызвал Хименса по тевиду. Тот был не лучше. Смотрел мрачно, недовольно бормотал: «И это наша Кэти! Милая тихоня Кэти!» Дик его прервал, сказал, что он срочно уезжает, что его не будет на работе три дня. Хименс снова забормотал: «И это наша Кэти! Милая тихоня Кэти!» Дик поспешно выключил тевид.
И он вылетел в Кейптаун. Суд был справедлив. Никаких расовых предрассудков. И французу, белому, и итальянцу, желтому, дали поровну, по 15 лет. Должна, судя по речи прокурора Согхеке, подтвердиться и вторая цифра, приведенная Брюс Дженки.
Сейчас разбирали дело Кэти Орен, гражданки США, пособницы террористов. Распихав толпившихся в проходе, Дик, то есть Артур Дюрант, протиснулся к самой кафедре, с которой вещал прокурор. Бесцеремонно сунул тому под нос свой микрофон на длинной никелированной ручке. Согхеке недовольно покосился, прервав свою речь, собираясь отдать, видимо, распоряжение, чтобы вывели из зала «посторонних», но, углядев на лацкане пиджака вновь прибывшего молодого корреспондента, — одетого с иголочки, по последней парижской моде, как обычно одевается и их президент X. Тоба, когда принимает иностранных послов, светящую бирку — «США, репортер Артур Дюрант, радиостанция «Вуман» — осекся, полез за платочком, вытер вспотевшую лысину.
Воспользовавшись паузой, Артур Дюрант задал прокурору несколько простых вопросов. Тот ответил на них, еще раз повторил свои же слова, произнесенные ранее:
— У нас давно покончено с апартеидом. И суд у нас, вы в этом и сами могли убедиться, мистер Дюрант, самый справедливый. Для нашей Фемиды что белый, что цветной, что черный — все равны перед законом. И мы не потерпим никакого терроризма у себя в стране.
Дик во всем почти соглашался с прокурором, говорил, что терроризм — это позор не только Африки, но и Америки, что терроризм нужно искоренять сообща, всем миром, и что он, без сомнения, выразит здесь взгляды всех честных граждан США, потребовав, чтобы суд Кейптауна по всей строгости законов их страны наказал виновных.
Кэти таращила на Дика свои покрасневшие от слёз глаза, сжимала кулачки, вскакивала со скамейки, готовясь как кенгуру перепрыгнуть через заградительный барьер и разорвать на кусочки этого типа, этого репортеришку Артура Дюранта, — интересно, с чего это он так вырядился и так себя назвал, — исцарапать ему всю его нагловатую рожицу. И этого типа, этого фарисея, этого хамелеона и обманщика — как ей недавно казалось — она любила?…
Но тут, ее ухажер, теперешний Артур Дюрант, притворился глухим. Он не слышал покашливаний Кати, ее вздохов. Он все подсовывал и подсовывал прокурору под нос свой идиотский старинный микрофон на длинной никелированной ручке. И у Согхеке будто открылось второе дыхание, будто возникла какая‑то новая версия, будто он недавно и не собирался заканчивать свою речь обвинительным приговором — он как бы пошел на новый круг, проявляя удивительные способности в риторике. Теперь уже Согхеке утверждал, что эта хрупкая девушка, гражданка США, оказавшись на скамье для подсудимых, была втянута в банду помимо своей воли. И посчитав, видимо, что этого мало, что эти доводы неубедительны, тут же выдвинул свою новую версию, обвинив во всех грехах социалистическую партию «Умконто ве сизве»
[4]
, ее левацкое крыло, не раз устраивающее подобные демонстрации и митинги, выражая, таким образом, оппозиционное отношение к правительству.
Заполнившие галерку студенты, набившиеся туда как сельдь в бочке, засвистели, затопали ногами, размахивая плакатами. Передние же ряды, где разместились преуспевающие бизнесмены и нувориши, дружно захлопали в ладоши. Прокурор выжидал тишины. И тут вдруг в зал вбежал клерк‑негр в белоснежной рубашке и таких же штанах — и выкрикнул: «Бвана репортера Дюранта вызывает Нью‑Йорк!»
Звонил Перри Хименс. Профессор, глядя поверх головы Дика, просил, чтобы тот немедленно возвращался в Штаты, нужно срочно ехать в командировку. Срываются сроки выполнения ответственных работ по одному из дорогостоящих контрактов. Еще он задал несколько вопросов по ходу судебного процесса, потом начал что‑то говорить о своем сочувствии, о том, что он будет молиться богу, чтобы все закончилось удачно для Кэти Орен. На это тевидное рандеву ушло пять минут.
