— Можно! Можно, господин министр, — заторопился Фрэнк, косясь на овчарку. — Ваш человек может первым переместиться из Берлина в Америку и там лично побеседовать с нашим президентом, а потом вернуться сюда и доложить вам!
— Яволь! Это мне подходит! Пойдет Отто Скорцени. Его рост два метра и пять сантиметров. Он настоящий ариец!.. Не слишком ли он высок для вашей аппаратуры? — спросил Борман с иронией, как почудилось Фрэнку.
— Нет, ничего, господин Борман. Генератор позволяет перебрасывать и таких высоких людей, как генерал Отто Скорцени.
— Еще один вопрос, Фрэнк, — сказал Борман. — Для охраны наших ученых будут выделены солдаты с оружием. Не помешает ли оно им при переброске в Америку? Без охраны я не отпущу наших ядерщиков?
— Я думаю, что нет, господин Борман. Не помешает. Мы можем перебрасывать даже машины. А там металла предостаточно, — хихикнул Фрэнк.
— Я бы хотел взглянуть на вашу установку, — сказал Борман, грузно выбираясь из‑за стола.
— Если это действительно так, как вы мне рассказывали, то через час‑два сюда начнут подъезжать перечисленные вами ученые. Ну и… рота, или полк, да и дивизия тут бы не помешала, наших доблестных солдат СС.
Глава 6. НА ПЛОЩАДИ АДОЛЬФА ГИТЛЕРА
Борману подали его парадную шинель с белыми отворотами. Он взял за поводок овчарку, и они пошли к выходу из бункера. Эсэсовцы из охраны рейхсминистра шли впереди с автоматами наизготовку.
Они миновали какой‑то полуразрушенный дом, свернули в переулок, и пробираясь еще минут двадцать среди развалин, окутанных не то туманом, не то дымом, вышли на площадь. Посередине ее на булыжной мостовой четко выделялся большим кругом оранжевый кабель разрыва пространства и времени. Концы его бьли подсоединены к каким‑то оранжевого цвета приборам. В пяти метрах от них стояли эсэсовцы в черных мундирах, с короткими автоматами.
Когда Борман подошел к ним, те вытянулись в струнку. Подбежал офицер и доложил, что охрана исправно несет службу, ничего подозрительного не было замечено. Вот только из тех оранжевых приборчиков доносится треск, писк и изредка местность освещается голубым сиянием.
Борман кивнул Фрэнку:
— Это?
— Да, сэр!
— Начинайте!
— Слушаюсь, господин рейхсминистр! — ответил Фрэнк и стал оглядывать стоявших солдат, примеряясь, кого бы первым поставить в центр кольца ГМП. Его взгляд остановился на помощнике Бормана по пропаганде. У того было неприятное крысиное лицо, точнее, лисье. «И у этого та же лисья морда, — подумал машинально Фрэнк Хейс. — Ну как и у нашего Мюккеля, заведующего отделом идеологии и печати, в кабинете Ральфа Хилдбера. Вероятно, это у них наследственное, заложено в генах. А может, я и ошибаюсь. Быть может, лица их потом уже приобретают такое выражение, когда они возгораются страстью к пропаганде гениальных идей своего господина, своего патрона, своего президента».
Фрэнк вопросительно посмотрел на Бормана, но тот закрутил головой:
— Нет, только не его! Возьмите кого‑нибудь из охраны. Вон того, с усиками!
Тип с усиками подскочил к Борману, выбросил руку в приветствии, гаркнул: «Хайль!» Лицо его побелело. Он, по‑видимому, уже догадался, что его хотят использовать в каких‑то научных целях. Этот тип, с усиками, всегда побаивался ученых, даже ненавидел учителей, их заумные разговоры. И сейчас он с нескрываемой злобой смотрел на Фрэнка. Он бы не задумываясь отправил этого жида в газовую камеру, как и тех, многих других вонючих интеллигентиков. Но присутствие самого рейхсминистра Бормана сдерживало его национальный порыв, его национальную гордость, его национальный патриотизм.
— Во имя Великой Германии, — начал высокопарно Борман, отставив чуть в сторону правую ногу в лакированном ботинке и выпятив живот, сложа руки под ним, — ты пойдешь первым, мой мальчик! Так нужно для нашей нации! Так нужно для нашей Германии! Тебя ждет железный крест! Иди!
Трясущийся как эпилептик эсэсовец, с такими же мутными и неврастеническими глазками, как и у его всеобщего фюрера, ступил в круг, очерченный оранжевым кабелем. Посиневшие губы его что‑то бормотали, шептали какую‑то молитву, взывая, наверно, уже не к фюреру, а к самому господу богу.
Фрэнк присел возле приборчиков, что‑то подкрутил, повернул голову к Борману — тот кивнул согласно рукой, мол, начинайте, не мешкайте — и тут же нажал на кнопочку. Ярко вспыхнуло голубое свечение над мостовой, вспыхнуло, вытягиваясь колодцем, куда‑то ввысь. Борман пригнулся, овчарка пронзительно взвизгнула, затем неистово залаяла, охрана тут же попадала на землю. Когда они приподнялись, то обнаружили, что их товарищ, тот, с коротенькими усиками, куда‑то исчез. Это видел и сам Борман. Он все еще вглядывался в центр круга. Что эсэсовец растворился вмиг, он знал. Но остался тот жив или сгорел в этом голубом сиянии, Борману было неведомо. И это сейчас его волновало больше всего.
* * *
Доносились раскаты взрывов, стрельба, рев бомбардировщиков противника, захлебывание зениток. Над ними пронеслись низко три самолета с крестами на крыльях.
Борман отдал какое‑то расположение стоявшему рядом офицеру. И тот, обойдя осторожно кольцо разрыва пространства и времени, побежал к рейхсканцелярии. Через десять минут он появился с тремя солдатами. Те тащили небольшой сейф. Борман указал им на центр оранжевого кольца.
Не нужно было что‑либо говорить Фрэнку. Тот сообразил все тут же. Он подстроил координатор, взглянул на шкалу накопителя энергии и, не дожидаясь команды Бормана, нажал на кнопку.
Сейф исчез. Исчез таким же образом, как и усатенький эсэсовец. Сейфа на площади не было. А значит, его не было и в окруженном русскими Берлине! Это подействовало на Бормана как чашечка настоящего бразильского кофе. Он заулыбался, засуетился, подозвал к себе эсэсовцев, что‑то им сказал, отдал какие‑то распоряжения, остался доволен. Подошел к Фрэнку, пожал тому руку, похлопал легонько — не снимая белой перчатки — того по лицу, громко сказал своему адъютанту:
— Доставьте сюда названных им ученых! И три роты СС! Они будут перерброшены в указанное этим офицером — он ткнул пальцем в Фрэнка — этим штурмбаннфюрером, мистером Фрэнком Хейсом, нужное место! Это мой приказ! Все должны выполнять все требования штурмбаннфюрера Фрэнка! Он заслуживает такого звания! Он сделает многое для спасения Великой Германии и нашей партии!
Борман еще постоял, потоптался вокруг оранжевого кабеля, но близко к нему не подходил. Потом, видимо, найдя, что он не все отдал еще приказы, снова сказал:
— Постройте над этим местом навес! Срочно! Вы отвечаете за это, Каген! — повысил голос Борман. — И за всю аппаратуру! Усилить охрану! Никого из посторонних сюда не пропускать!
* * *
Первые ученые‑атомщики, — а с ними и их помощники, ассистенты, с кипами бумаг, с набитыми документацией баулами, с женами и детьми, с родственниками и престарелыми лаборантами — в окружении эсэсовцев начали прибывать к месту переброса ровно через два часа. Но не все они сразу вошли в круг разрыва пространства и времени. Тот офицер, рослый и в пенсне, которого называл рейхсминистр Кагеном, устроил какую‑то сложную систему пропусков. Он ставил одного цивильного, то ли лаборанта, то ли ассистента, то ли профессора с седыми длинными волосами, выбивавшимися из‑под шляпы, а вокруг него заполнял пространство эсэсовцами. И ставил тех человек по двадцать‑тридцать сразу.
