Ну а запретного Диана сулила сколько угодно. «Опишу и предам гласности все происходившее в Треугольниках, все, чему я всемерно противилась, презирала несказанно. А также опишу то, что мне представлялось ценным. Пусть нас читатель рассудит…»
Правильно, Диана. Вот и готова новая мифическая линия. Она сама об этом не знала, жила в дурмане от снадобий, которыми ее усмиряли, и меняла свое поведение по мере того, как мы ее ласкали (господи, о чем я, одни ли только мы!).
* * *
Я возвратился душой в те суматошные времена. Ангельская обращенная Диана собирала охапки восторгов и оваций от священников и епископов, домохозяек, раскаявшихся грешников. В журнале «Пилигрим» была заметка, что какую-то тяжелобольную Луизу допустили к паломничеству в Лувр благодаря заступничеству Дианы, и у нее случилось чудотворное выздоровление. «Ля Круа», крупнейшая газета католического мира, захлебывалась: «Мы только что ознакомились с первой главой “Мемуаров бывшей палладистки”, которую мадемуазель Воган любезно предоставила нашему изданию. Мы все еще во власти невыразимого чувства. Сколь предивно нисхождение благодати Господней на те души, которые посвящают себя…», и так далее. Монсеньор Лаццарески, уполномоченный от Ватикана при Центральном комитете Антимасонского Союза, устроил в честь Дианиного обращения трехдневное благодарственное богослужение в церкви Святого Креста в Риме. Гимн в честь Жанны д’Арк, якобы созданный Дианой (мы взяли арию из оперетки, сочиненной одним дружком Таксиля по заказу какого-то султана или халифа мусульманского), исполнялся на антимасонских праздниках Римского комитета. Его пели даже в церквах.
Дальше — больше. Без какого бы то ни было нашего участия вышла на сцену одна ударившаяся в мистицизм кармелитка из Лизье. Она уже почиталась едва ли не святой, невзирая на юный возраст. Эта сестра Тереза, радетельница Младенца Иисуса и Пречистого Лика, когда ей попался экземпляр воспоминаний излечившейся Дианы, до того расчувствовалась, что ввела Диану как действующее лицо в сценарий театрального действа, написанного ею для сестер в Господе. Пьеса называлась «Триумф смиренности», и у нее там действовала даже Жанна д’Арк. Тереза отправила Диане свой фотографический снимок в виде Жанны д’Арк.
Воспоминания Дианы переводились на многие языки. Кардинал-викарий Парокки прославлял ее переориентацию в таких словах, как «преславное ликование благодати». Монсеньор Винченцо Сарди, апостольский секретарь, писал, что Провидение расположило Диану в оную скверную секту особенно для того, чтобы примернее поразить ее (секту). В журнале «Чивильтá каттолика» утверждалось, что мисс Диана Воган, «выведенная из потемок на божий свет, ныне применяет опыт свой на благо служения церкви путем писаний, с которыми не бывало сравнимых по точности и полезности».
* * *
Буллан зачастил в Отей. Каковы его отношения с Дианой? Иногда, неожиданно нагрянув в Отей, я заставал их обнявшимися, причем у Дианы глаза в экстазе закачены к потолку. Ну, нельзя было исключить, что это как раз начало вхождения во второе состояние, то есть она как раз только что покаялась и оба умиляются на ее очищение. Но Таксиль уж точно вызывал подозрения. Их я застукал на диване, причем она была раздета и в объятиях багрового и сопящего Таксиля. Ну и прекрасно, сказал себе я, должен же кто-то удовлетворять плотские желания «дурной» Дианы, так и хорошо, что это не я. Мне и в принципе подумать гадко о плотских взаимоотношениях с женщиной. А уж с придурковатой — б-р-р! Когда я присаживаюсь подле Дианы «хорошей», она опускает невинную головку мне на плечо и со слезами просит прощения. Теплая тяжесть у щеки, веяние раскаяния из ее уст — меня пронимает дрожь. Я отстраняюсь, предлагаю Диане перейти в исповедальню и, преклонив колени перед образами, молиться им.
* * *
Палладистские круги (как, они реальны? В анонимках говорится о них как о реальных. Говоря о чем угодно, делаешь это реальным) невесть чем грозили предательнице Диане. И еще что-то случилось, но не припомню что. Вроде бы смерть аббата Буллана. Хотя я вижу его в картинах памяти… рядом с Дианой… довольно недавно.
Слишком я перенапрягаю память.
Мне нужен отдых.
23
Двенадцать правильно истраченных лет
Из дневников за 15 и 16 апреля 1897 г.
Далее не только записи в дневнике Далла Пиккола переплетаются, хочется сказать «неистово», с записками Симонини, и оба часто повествуют об одном, но с противоположных позиций, — но и вдобавок симониниевский текст становится сбивчивым, будто пишущему трудно припоминать разные факты, людей и ситуации. Симонини восстанавливает, путаясь во временах и в порядке событий, период начиная с перековки Таксиля до девяносто шестого или же седьмого. То есть около дюжины годов. Череда недлинных замечаний, почти стенографических. Как если бы он пытался зафиксировать то, что внезапно промелькивало в памяти. Иногда встречаются и более пространные изложения бесед, рассуждений и драматических эпизодов. Повествователь ввиду отсутствия определенной манеры изложения (она отсутствует у автора) ограничился тем, что рассортировал события по небольшим главам, поправил хронологию, разделил истории и постарался придать им системность, хотя на самом деле, скорее всего, события совершались одновременно и без всякой системы. Ну, например, Симонини выходил с собеседования с Рачковским и шел на собеседование с Гавиали. Но, как говорится, не обессудьте.
Салон Адан
Симонини вспоминает, что после того, как наставил Таксиля на путь истинный (и с которой стати Далла Пиккола сам претендует теперь на эту роль наставника, никак не ясно!), он принял решение если не влиться в ряды масонства, то по крайней мере сблизиться с республиканцами, среди которых, как он думал, масоны найдутся в любом потребном числе. Обратился к тем, с кем познакомился на рю де Бон, прежде всего к Туссенелю, и получил допуск в салон Жюльетты Ламессен, ставшей уже госпожою Адан, то есть женой депутата из фракции левых республиканцев, основателя «Земельного кредита» и пожизненного сенатора. Деньги, высокая политика, культура осеняли собой этот пышный салон, находившийся сперва на бульваре Пуассоньер, а потом на бульваре Мальзерб, хозяйка которого не только сама была небезызвестной литераторшей (даже опубликовала жизнеописание Гарибальди), но и принимала у себя государственных мужей — Гамбетту, Тьера, Клемансо, а также важных писателей: Прюдома, Флобера, Мопассана и Тургенева. Симонини соприкоснулся даже с полуживым, забронзовелым, практически неподвижным — от старости, от пурпурных риз, от последствий инсульта — Виктором Гюго.
Симонини к такому не привык. Вскоре после этого он свел знакомство с доктором, которого кличет Фройдом и с которым вместе ужинал в «Маньи» (см. запись в дневнике от 25 марта), и только ухмылялся, слушая, что тот вынужден был приобрести перед визитом к Шарко себе фрак, черный жилет и галстук. Симонини-то и сам потратился, и не только на такой же фрак и галстук, но и на прекрасную новую бороду, отменного качества, от лучшего (и самого неболтливого) производителя париков в Париже. Тем не менее, пусть какие-то следы юношеского ученья еще при нем и удерживались, пусть что-то он и помнил, а в парижские годы кое-что даже и почитывал, но не выдерживал и трех минут в живом, блестящем разговоре людей осведомленных, остроумных, порой глубоких, причастных к самым последним новостям. Поэтому он помалкивал, слушал очень внимательно и ограничивался только намеками на какие-то подробности своей высадки с «Тысячей» в Сицилии. Всякая тема, связанная с Гарибальди, во Франции шла на ура.
