– Типа искупления грехов прошлой жизни?
– Как-то так.
– Знаешь, Гена, все эти сложности мы придумываем себе сами. Лет десять назад ты где жил: в раю или в аду?
– Ха! Конечно, в раю! Свободный бизнес, куча свободного времени и огромная куча бабла! Тут купил, туда перепродал – сотни тысяч на кармане. А теперь? Зарплата, иногда премии. Работаешь, и просвета этому не видно! Причем чем больше работаешь, тем меньше выходит под расчет. Парадокс!
– Странная у тебя работа. Кстати, кем ты трудишься?
– Старший научный сотрудник в одном научно-исследовательском институте.
– И сколько же, если не секрет, выходит?
– Максимум с премиями получал шестьдесят пять тысяч. В основном сорок пять – пятьдесят.
– Не густо для столицы.
– А ты, насколько я помню, стал военным?
– Да, окончил Рязанское десантное училище. Служил на Дальнем Востоке, потом перевели в Москву.
– И сколько получаешь в месяц?
– По-разному, – уклонился Захар от прямого ответа. Но, поглядев на школьного друга, бывшего с ним предельно откровенным, признался: – Минимум сто пятьдесят. За некоторые, особо напряженные, командировки выходит за триста.
– Ого! Мне бы такую зарплату. Знаешь, я всегда мечтал искупаться в золотых монетах, как Скрудж МакДак.
– Слушай, как же так? Ты же окончил МГУ, лучший вуз страны!
– Окончил. С красным дипломом, между прочим. А два года назад защитил кандидатскую диссертацию, – буркнул Сидякин и надолго замолчал.
Захар Гурьев был крепким парнем с немного сутуловатой фигурой. Усталые, зеленовато-карие глаза, вокруг которых уже завязались мелкие морщинки, скорее излучали печаль по чему-то несбывшемуся, нежели тосковали о потерянном. Да и что, по большому счету, удалось повидать за те суетные восемь лет, одним коротким мигом пролетевшие после окончания военного училища? Служба, тренировки, командировки в горячие точки, бесчисленные боевые операции, ранения и столь же бесчисленные госпитальные палаты… Многое, как говорится, уже осталось за его плечами. Жизнь еще не перевалила экватор, и изученного, познанного посредством проб и ошибок, сделанного на совесть, не сосчитал бы никто – набиралось этого с излишком. Неприхотливость с выносливостью вошли в привычку, болевые ощущения, как у всякого человека, подошедшего к тридцатилетнему рубежу, притупились, почти все решения и действия благодаря огромному опыту принимались автоматически – на «автопилоте».
Первый и единственный брак вспыхнул яркой звездочкой в сумерках однообразных будней. Свою будущую жену он повстречал в одном из темных переулков соседнего с гарнизоном городка на Дальнем Востоке – отбил у троицы то ли пьяных, то ли обкурившихся конопли молодцов. Возвращаясь из гостей, услышал женский крик, поспешил на помощь.
Юных насильников раскидал мощными ударами в считаные секунды. Один из них, кажется, остался после того «разговора» инвалидом – родители добились уголовного дела, Ирина, ставшая по делу и потерпевшей, и свидетелем, своего спасителя не выдала. «Не знаю, кто это мог быть, – упрямо твердила она следователю, – не видела его ни до, ни после. Появился из темноты, раскидал негодяев и был таков». Так и не дознался следак до истины, так и остался спаситель «неизвестным»…
Меж ними промелькнула симпатия, они стали встречаться.
Их любовь и супружество продлилось чуть дольше года, затем огонек стал затухать, пока не погас совсем. Ирина, устав от постоянных ожиданий и нервотрепки, связанных с его частыми и стремительными отъездами, тихо собрала вещи и вернулась к родителям. С тех пор он ее не видел. Она иногда звонит, поздравляет с днем рождения или Новым годом. Он вежливо с ней разговаривает, но предпринять попытку увидеть, вернуть или что-то изменить – не хочет. Знает: ничего изменить невозможно. Предательством ее бегство не счел, полагая, что она заслуживает лучшей участи, чем серая жизнь в стандартной гарнизонной квартире, одинокое, наполовину вдовье существование.
Через год после развода он повстречал симпатичную девушку по имени Виктория. Она была замужем, тем не менее в его сердце снова зародилась любовь, помогая излечиться и позабыть неудавшийся брак.
Одному богу было известно, сколько надежд связывал Гурьев с новым знакомством, сколько душевной теплоты вкладывал в быстро развивавшиеся отношения!
Да, он был обычным мужиком – ослепительных достоинств не имел, как, впрочем, и явных недостатков. Однако ж любовь беречь умел, глубоко веруя в святость и ценность этого редкостного таинства.
Тем удивительнее стала внезапная перемена в поведении высокой жгучей брюнетки. Месяца через три в ее речах замелькали странные фразы о дружбе, о том, что вряд ли она сможет отвечать ему той же пламенной страстью… При этом каждый раз в шутку просила не считать ее стервой.
Не отыскав в анналах памяти ни единого поступка, способного стать причиной разрыва, Захар долго корил себя за неумение сохранить, сберечь хрупкое чувство. И только много позже, вспоминая и переосмысливая ту быстротечную связь, внезапно осознал: очень многое в повадках любительницы бесконечных тусовок, частых посиделок в кафе и многочисленных званых вечеров в своем доме подходило под емкое определение «стерва».
Возможно, Виктория собиралась сменить поднадоевшего муженька, да выведав о скромных суммах, коими в те времена государство потчевало офицеров своей армии, потеряла интерес к Гурьеву. Или же просто, добившись любви, занесла ее в список многочисленных побед да на том и охладела, переключившись на следующую жертву.
Впрочем, зла на нее Захар не держал. Из депрессии, худо-бедно, выбраться помогла, а погасить любовное пламя удалось на удивление быстро – чего страдать и маяться из-за пустого человека? Если легкомысленная дурочка – так это до зрелого возраста, ну, а коли стерва… Стервой женщина остается до последнего вздоха.
Вставая с диванчика, толстая тетка пихнула Генку пышным бедром. Очнувшись от раздумий, он спросил:
– А ты разве так и не женился?
– Промаялся с одной и пришел к выводу, что незачем страдать самому и мучить других, – ответил Захар. – После года супружеской жизни вдруг понял, что не хочу в трениках с пузырями на даче окучивать очередную грядку по приказу жены. «Мерседес» только тогда «Мерседес», когда летит по трассе без балласта. А когда он груженный под завязку разной херней – это уже не машина, а дачная повозка для перемещения рассады.
– По-твоему, семья – балласт?
– Хорошо, Геннадий, скажу то, что думаю. Откровенность – это музыка «не для всех», она может неприятно резать слух, но зато мы сразу расставим точки над «и». Для большинства деятельных мужиков семья является балластом. Большие деньги и любовь – понятия несовместимые. Тем бабам, что вертятся возле крутых и удачливых бизнесменов, необходим всего лишь спонсор. И чтоб обязательно помер через день после свадьбы. Просто нужно уметь честно в этом признаться, а не играть в семейные ценности, которые больше мешают, нежели помогают.
