– Я?
– А кто?
– Мне пойти и…
Нат нахмурился.
Интересно, он улыбаться умеет? Раньше, до войны, небось умел, а теперь разучился. И Райдо понятия не имеет, как его научить, чему научить. Он вообще учитель на редкость дерьмовый, с такого пример брать – себе дороже выйдет. А Нат берет.
Упрямый.
И сейчас сгорбился, нахохлился. Волосы на макушке дыбом торчат. Дайна жалуется, что Нат совершенно невозможен, хамит, грубит и беспорядки учиняет. Но оно и верно, детям положено беспорядки учинять, а Нат – ребенок, пусть самому себе охрысенно взрослым кажется.
– Тебе. – Райдо поднял бутылку, в которой виски оставалось на треть. И появилось почти непреодолимое желание к этой бутылке приложиться.
Легче станет.
Ему ведь больно, и он устал от боли, от самой этой жизни, которая – война. И отвоевывать минуту за минутой, час за часом… на кой ляд? Напиться и уснуть.
Он заставил себя разжать пальцы, и бутылка упала на грязный ковер.
– Я… – Нат смотрел, как по этому ковру растекается лужа. – Я… не хочу ее убивать. Она ведь женщина… и младенец… и…
– То есть ты хочешь, чтобы их убил я? – Райдо пнул бутылку, жалея, что не вышвырнул в окно. Запах дразнил, заглушая иные – гноя, крови и слизи, которая сочилась из лопнувшего рубца. И надо бы рубашку снять, вытереть эту слизь, зачистить рану, прижечь, перебинтовать…
Позже. Нет в этих действиях никакого смысла.
– Н-нет, – ответил Нат, отводя взгляд. – Я… не хочу, чтобы вы их убивали.
– Замечательно. Тогда что?
– Пусть уйдет.
– Куда?
– Не знаю. Куда-нибудь.
– Окно открой.
– Что?
– Нат, ты вроде на слух не жаловался. Окно, говорю, открой.
К капризам Райдо – а он порой сам себя бесил этими капризами – Нат привык. И, сунув нож в сапог, он спокойно подошел к окну, гардины раздвинул, чихнул – пыли в них набралось, и сами эти гардины идиотские какие-то, в цветочек. Кто их только выбирал? А подоконник серый от грязи, отскоблить которую получится разве что с краской. Раму заело. Нат долго возился с ручкой, дергал то вверх, то вниз, но справился, открыл. И из окна пахнуло холодом, сыростью, ветром, что принес запахи леса, пусть бы сие было и невозможно: слишком далек этот лес, недостижим практически.
– Что видишь? – Райдо поднялся.
Вставать было безумно тяжело, кровать держала. Манила. Говорила, что он, Райдо, болен, что он почти уже умер, а умирающие ведут себя соответствующим образом, лежат смирно в кроватях и позволяют близким окружать их заботой и вниманием.
Хрена с два.
Потом, когда он, Райдо, в гроб ляжет, пусть окружают, а пока… до окна – пять шагов, а за окном – целый мир. И яблони видать, те самые, из-за которых долину Яблоневой назвали. Говорят, весной здесь красиво. Если постараться и дотянуть до весны, чтобы увидеть… а почему бы и нет?
– Поле вижу, – буркнул Нат, разрушая красоту почти оформившейся мечты. – Дорогу вижу. Еще яблони.
Он закрыл глаза и втянул воздух, крылья носа дрогнули.
– Мясо коптят… недалеко… вкусно…
– Мясо – это да, это всегда вкусно… значит, дорогу видишь?
– Ну вижу.
– И как она тебе?
– В смысле?
– В смысле прогуляться… скажем, до города… пешком…
Нат плечами пожал: в этакой прогулке он не усматривал ничего особенного. До города – три мили, и управится он быстро. И пожалуй, от прогулки этой удовольствие получит.
– А чего нам в городе надо?
Райдо вздохнул: не получалось у него прививать Нату мудрость.
– Ничего. Дождь собирается.
– Ага, – охотно согласился он и, легши на подоконник, голову высунул. – Двор опять зальет. Я ей говорил, что водосток забился, чистить надо. А она мне, что это не мое дело! Это ж ваше дело, а значит, мое. Вода не уйдет, и двор размоет, и вообще…
Дайну он недолюбливал искренне и от души.
– Дождь, – повторил Райдо, опершись на подоконник.
А ведь он любил дождь.
И снег.
И жару… и радугу тоже… и узоры льда на окне. Холод. Ветер.
Жизнь. Вот что мешало ему просто сдохнуть, оправдывая и врачебные прогнозы, и родственные опасения, – как уйти, когда вокруг такой сложный и удивительный мир?
– И холодно… как ты думаешь, далеко она уйдет?
– Кто? – Нат, похоже, успел позабыть про альву. – А… а какая разница?
– Никакой. Или от голода сдохнет, или от холода. Может, встретится кто на этой дороге, кто прибьет быстро и безболезненно. Главное, что не ты, верно?
Нат отвернулся.
– Вот ведь как интересно выходит. Ты ее ненавидишь, а руки марать опасаешься. Предпочитаешь, чтобы кто-нибудь другой и за тебя…
– Я…
– Нат, я уже говорил. Если тебе эта девчонка так мешает, то убей ее. Сам. Собственными руками. А не перекладывай это на других.
Нат отпрянул. Хотел было ответить что-то, но промолчал. И губу прикусил для верности.
– Ну так как? – поинтересовался Райдо.
Никак, похоже.
– Я… я ее ненавижу. – Нат стиснул кулаки. – И скажете, у меня причин нет?
– Есть, – согласился Райдо. – Но ты не думал, что и у нее есть причины ненавидеть тебя?
Этого нежная Натова душа вынести была не в состоянии.
Сбежал, только дверью хлопнул. Вот щенок. Распустился вконец, решил, что раз Райдо болеет, то он в доме хозяин… бестолочь лохматая. Райдо высунул голову в раскрытое окно.
Холодно.
И хорошо, что холодно. Во двор выйти, что ли? Посмотреть на треклятый водосток, который забился… и еще на кур, вон возятся в грязи… если есть куры, то должны быть яйца.
Яичница. С беконом.
Ему вредно, ему положены бульоны и овсяная каша на воде, но, жила предвечная, неужели умирающему откажут в такой малости, как яичница с беконом?
Надо только спуститься на кухню, а Дайне велеть, чтоб в комнате порядок навели, а то стыдно же…
Но уходить Райдо не торопился, лег животом на подоконник, осторожно, чтобы не потревожить тварь внутри, и тварь, с которой он постепенно начал сживаться, поняла.
Отступила.
Позволила вдохнуть сырой промозглый воздух. И дождь еще начался, словно по заказу, серый, сладкий. Райдо ловил капли языком, как когда-то в далеком детстве, и по-детски же радовался, что рядом нет матушки, которая запретит…
…а на кухню он спустился, к ужасу Дайны и негодованию кухарки. И яичницу потребовал. И бульона. И чтобы козу нашли. Он ведь вчера еще поручил найти козу, но поручение не исполнили.
