– Читать любишь?
– Люблю. – Нира вздохнула. – Мама ругает.
– За что?
– За то, что люблю. Она журналы модные выписывает, но это скучно. Там вечно одно и то же… воротнички или манжеты… или еще про шляпки… про перчатки… всякое такое…
Она взмахнула рукой, едва не задев Ната по носу.
– Извини.
Он кивнул. Молчаливый.
И неприлично вот так близко сидеть наедине. Получается, что он Ниру компрометирует… папа называл это все издержками прошлого, а мама – хорошим воспитанием. Выходит, что сама Нира недовоспитанная, если ее совершенно не волнует, что ее сейчас компрометируют.
Напротив, ей даже интересно.
– А… можно? – Она протянула руку, коснулась щеки.
Нат замер.
– Тебе не больно, что я так… если больно, то скажи…
– Нет.
Он подумал, что даже если бы и испытывал боль – а было время, когда испытывал, когда малейшее прикосновение рвало слишком тонкую кожу, – Нат выдержал бы.
Руки теплые.
Пальцы мягкие. И пахнут хорошо. Он до конца не понял, чем именно: немного аптечной лавкой, в которую Нат заглядывал часто, пусть бы Райдо и упрямо отказывался лекарства принимать. И еще другой лавкой, где торговали травами.
– Точно не больно? Мне папа говорил, что после ожогов кожа восстанавливается очень медленно. И что часто люди умирают уже потом… она рвется и воспаляется…
– Я не человек.
– Знаю. – Ее пальцы задержались на щеке. – И хорошо. Если бы ты был человеком, ты бы умер.
Наверное. Ей была неприятна сама эта мысль, что Нат может умереть.
Щека его была шершавой, неровной. Старая кожа загорела и сделалась твердой, тогда как молодая была нежной и гладкой.
Пятнистый он.
И страшно даже подумать, каково ему было прежде.
– Нат… я… я не знаю, имею ли право… и моя семья… я люблю их, а они любят меня… по-своему… папа дает мне свои журналы читать, которые медицинские… и учит… конечно, не так, как врача. Если бы я была мальчиком, другое дело, а женщине многое не надо… но я не о том… они на самом деле хорошие, и очень, только…
Снова у нее мысли путаются. И слов нужных Нира найти не способна.
– Они говорили, а я услышала… и… если я тебе скажу, то они меня возненавидят. А если не скажу, то ты… как мне быть?
Нат думал.
Он думал долго, а потом покачал головой:
– Тебе решать.
Наверное.
Папа говорит, что по-настоящему взрослый человек не только сам принимает решения, но и сам отвечает за их последствия. И получается, что Нире пора пришла стать взрослой. Она ведь решила, еще тогда, когда ехала сюда. Когда молчала, делая вид, что смотрит в окошко, пейзажами любуется…
– Им нужен этот дом.
– Знаю, – кивнул Нат.
– Нет, ты не понимаешь. – Нира вскочила. Это у нее тоже от отца. Мама говорит, что долго боролась с этой его привычкой расхаживать по комнате.
Поборола. Теперь отец двигался мало, неохотно и точно в полусне.
А Нира вот быстро и резко, как леди двигаться не подобает. И руки свои трогать. И ленты на корсаже. И вообще – метаться по опустевшей холодной комнате…
– Им очень нужен этот дом… здесь спрятано сокровище, но отец не знает, где именно… он даже не знает, что это за сокровище. Мама уверена, что это драгоценности найо Луари. У нее были совершенно удивительные украшения. Их не нашли…
Нира остановилась, выдохнув.
– Успокойся. – Нат вдруг оказался рядом, обнял и замер, сам не дыша.
Не спугнуть бы.
Говорит, что не боится… и прикоснулась сама… и запах изменился, сделавшись вдруг пряно-терпким, зимним.
– Я… спокойна.
– И хорошо.
– Я не хотела обо всем этом думать раньше… Ийлэ… драгоценности… и зачем, если ничего не изменить… а теперь вот… мама была недовольна… на отца кричала, что он молчал. А он сказал, что без нее все равно не добраться, что он пытался… раньше, когда дом стал пустым… а теперь тут вы… и он, наверное, жалеет, что проговорился, потому что мама не отстанет. Она все твердит, что нельзя тянуть дальше, потому что тогда все другим достанется… что Ийлэ не нужна… что… отец в тот раз искал плохо. Она заглядывала в ту комнату…
– Знаю. Видел.
– Видел?
– Да. – Нату было неприятно ее удивление.
И обида, хотя он не понял, чем именно обидел ее, но почувствовал по запаху, по дрогнувшим губам и морщинкам на лбу.
– И… ты… вы… нашли?
– Нет. – Нат покачал головой, досадуя на себя: следовало бы молчать.
А с другой стороны, рано или поздно, но она узнала бы, что он знает, что… Нат запутался. А когда он путался, то начинал злиться.
– Райдо пригласил. Из фирмы. Приедут и вскроют сейф.
– Папа говорит, что сейф пустой, что там ничего серьезного быть не может. Слишком очевидно и просто. – Обижаться она перестала быстро, и Нат выдохнул с облегчением. – Что маме туда не следовало ходить… в этом все равно смысла нет, если без ключа. Только мама никогда его не слушает, всегда по-своему. Она решила, что если Мирра выйдет замуж, то потом поместье достанется ей.
– Потом?
– Ну… после смерти Райдо.
Нира сказала и поняла, что зря сказала. Длинный у нее язык. Нат отшатнулся, сгорбился… и на щеках его проступили серебристые капли, а волосы вдруг поднялись дыбом.
– Он не умрет. – Голос Ната сделался низким, глухим, и Нира с трудом разобрала слова.
Она только и сумела, что кивнуть. Вообще-то папа был уверен, что Райдо всенепременно умрет, если не сейчас, то к весне ближе; а он редко ошибался.
Он был хорошим доктором.
– И-извини. – Нира спрятала руки за спину. – Я… я глупость сказала… я иногда говорю не думая… и если он не умрет, то… то я буду рада…
Нат кивнул. И облизал губы. А клыки у него стали длинней. Руки изменились. И черты лица поплыли… и если он обернется; то… папа утверждал, что псы и в ином обличье сохраняют разум; а в городе говорили другое… всякое, и разное, и порой страшное…
– Н-не бойся, – теперь он произносил слова медленно, растягивая слоги. – Я тебя… не трону… я сейчас… успокоюсь.
Речь явно давалась Нату с трудом, и он царапал горло черными тупыми когтями.
– Я… не боюсь.
– Не бойся.
Он повторял это и все равно успокоиться не мог. Злился уже на себя за несдержанность, за то, что не в состоянии справиться с живым железом, которое рвалось, готовое выплеснуться, смять, вылепить новое обличье. Тогда его человечка точно испугается или, хуже того, испытает отвращение.
