Нат оскалился.
Люди – чужаки. Но если он их тронет, то… Райдо будет недоволен.
Закон есть закон, и нападать на людей без веского повода нельзя, потому что тогда люди пожалуются. И ладно бы на Ната, но ведь пострадает Райдо. А если еще решат, что Нат не способен контролировать инстинкты и…
– Полагаю, произошла ужасная ошибка… и со стороны все выглядит так, словно мы пытаемся захватить дом. На самом деле мы просто хотим разобраться…
Его мягкий вкрадчивый голос заставлял Ната пригибаться, а иглы на спине сами дыбом поднимались.
– …обвинение очень серьезно, но я уверен, что дело разрешится в самом скором времени… а потому нам с вами следует запастись терпением…
Наверное, он мог бы говорить еще долго, этот фальшивый человек, который притворялся благожелательным, но дом содрогнулся от рыка.
Голос Райдо продрался сквозь стены.
Зазвенело стекло. Хрустнуло.
С потолка посыпалась побелка, и Альфред смахнул ее с демонстративной небрежностью, которая никого не обманула. Он побелел и, кажется, все-таки испугался. Странно, но его страх был Нату приятен.
– Кажется… – улыбка получилась кривоватой, и выглянуло сквозь нее что-то этакое… опасное, – у нас проблема…
Нат ухмыльнулся.
И плевать, что говорят, будто это обличье на выражение эмоций не способно. Еще как способно.
Человек понял все правильно, и руки от пояса убрал, и сказал:
– Думаю… всем нам стоит спуститься. Время позднее… нехорошо обременять хозяев.
Возражать ему не стали.
Глава 16
Люди уехали.
Ийлэ наблюдала за ними через проталину, которую норовило затянуть морозом. И время от времени Ийлэ приходилось наклоняться к ней, дышать, чтобы проталина становилась больше.
Ждать пришлось долго.
Наверняка люди не хотели уезжать, но им пришлось.
Ийлэ слышала.
Райдо громкий.
И людям не понравилось. Люди увидели, что на самом деле псы лишь похожи на них, что сходство это слетает, когда они надевают чешую…
Какой он?
Нет, Ийлэ не настолько любопытна, чтобы подставляться под удар. В ином обличье псы разумны, но разум их во многом еще подчинен инстинктам, а инстинкты требуют охоты.
Но все-таки… какой он?
Наверняка большой, быть может, больше того, который… у него была плотная чешуя и тяжелые иглы вдоль хребта, которые вставали дыбом, когда пес злился, а злился он часто.
Хвост-змея.
И когти на лапах. Сами лапы тяжелые, однако ступают бесшумно, конечно, когда ему хочется… порой он позволял ей услышать.
Убежать.
Бег – часть охоты. И пока Ийлэ не поняла, что ему нравится загонять ее, она играла. Бежала. Останавливалась. Задыхалась. Хватала воздух, захлебываясь им, и, услышав пса, который шел не таясь, бежала вновь. Неслась, сбивала ноги, раздирала руки… оставляла кровяный след.
Нет, не сейчас.
Она подождет…
– Мы подождем, – сказала Ийлэ отродью, которое ждать не хотело, но было голодно и требовало еды.
И еще пеленки сменить.
Их Ийлэ сняла, закутав отродье в свою рубашку, и для тепла под свитер спрятала. Вдвоем если… вдвоем они справятся.
Час – это не так и долго…
Пусть пес отойдет. И заснет… а он слабый, он заснет почти сразу… и, наверное, время никогда еще не тянулось так медленно.
– Они уйдут… уже уходят.
Доктор и супруга его, недовольство которой ощущалось издали. Она шла, гордо вскинув голову… неуклюжая тень в кольце факелов. Все они тени, но тени узнаваемые. Мирра, которая опирается на руку Альфреда, она все-таки получила его. Почему бы и нет? Красивая пара, вот только Альфред ее не любит.
Он никого не любит.
Раньше Ийлэ не понимала и этого, вообще раньше она не понимала очень и очень многих вещей, но, к счастью, теперь все изменилось. И она прячется на безопасном чердаке, следит за людьми сквозь проталину.
Два возка.
Верховые.
И шериф уходит последним, он останавливается во дворе, оборачивается, окидывая дом пристальным взглядом. Видит ли Ийлэ? Нет, слишком далеко, чердачные окна крохотные, а проталина и вовсе размером с ладонь Ийлэ.
Темно к тому же. Это у них факелы, а Ийлэ прячется в темноте. И зрение у людей слабое. Но ей все равно страшно. И страх возвращает к трубе. Ийлэ прижимается к ней спиной, сидит, баюкая отродье, которое утомилось плакать. Оно еще слишком слабое и помнит о тех прошлых временах, когда голод был привычен. Отродье молчит, сопит, и легкое ее дыхание щекочет кожу.
Имя…
Ийлэ перебирала имена, словно бусины, но не находила того, которое подошло бы отродью. Имена были… нет, не плохими, но за каждым стоял человек.
– Мы обязательно придумаем что-либо. У тебя будет красивое имя… и, наверное, в этом мире никто не упрекнет тебя в том, что ты альва лишь наполовину. Альвов больше не осталось. Ушли. Я слышала это, но… почему отец не ушел? То есть он был бы тебе дедом. Он бы тебе понравился… но почему он ждал так долго? Из-за королевы? Я знаю эту историю… мне не рассказывали ее, но я все равно знаю… дети слышат больше, чем думают взрослые. И ты вот… ты пока не понимаешь, что именно слышишь… и не запомнишь, но это именно что пока… ты вырастешь и тогда…
Она замолчала, сама не зная, что будет тогда, и будет ли вовсе это «тогда».
Весна.
Лето.
А потом вновь осень и зима… зима – это метели.
И холод.
Лед на воде. Спящий лес. Тишина мертвенная. Зима – это смерть, если у тебя нет дома.
Ийлэ закрыла глаза. Нет, о той зиме думать слишком рано. Ей бы нынешнюю пережить. Она так и сидела в полудреме, баюкая отродье, которое, несмотря на голод, кажется, все-таки уснуло. Оно было теплым и легким.
Хрупким.
И весной… весной ведь не обязательно уходить сразу. Ийлэ подождет, пока погода установится, а отродье повзрослеет. Крестьянки носят детей за спиной, платками привязывают. Отродью понравится? Ийлэ надеялась, что оно будет не слишком тяжелым. А если и будет, то ничего, Ийлэ справится. Она сильная. Она сама не знала, насколько она сильная.
Нат поднимался по лестнице бегом и дверь открыл пинком.
– Ийлэ? – То ли голос его, то ли грохот двери разбудили отродье, которое зашлось плачем. – Ийлэ, ты… Райдо! Ему плохо!
Нат упал на колени, он выглядел… странно. Полуголый и в каплях живого железа, которое растекалось по пятнистой шкуре, чтобы в нее же впитаться.
