Она рассказывает ему, как сидит на школьном дворе и смотрит на тех, кто спешит мимо, совершенно не испытывая к ним зависти, только чувство, будто она чего-то ждет. Рассказывает, что совсем не ощущает стремления найти родителей, хотя они, может быть, еще живы, и что эта странность ее беспокоит. Любая другая на ее месте, конечно, хотела бы повидать родных? Отправилась бы, наверное, прямиком к ним?
Заканчивает она просто:
– Я сказала тебе, что умерла. Ты сорвался. А я бродила вокруг, заставляла себя держаться подальше от школы, а потом… Ты пришел и нашел меня. Конец.
Он смеется:
– Вот уж не думал, что ты способна столько говорить.
– Мне ни с кем другим говорить не хотелось.
Его улыбка тускнеет, и он оглядывается вокруг, будто видит все впервые, с тех пор как вошел.
– Тебе разве не хочется жить где-нибудь в более уютном месте? – спрашивает он. – Странно как-то, что ты тут совсем одна.
– Мне нравится. Теперь это вроде как мое место, тут чисто, и тихо, и никто никогда сюда не ходит.
Он колеблется, потом бросает взгляд на свой телефон.
– Мне надо идти.
Она смотрит, как он отряхивает штаны от листьев и сосновых иголок. Потом он, морщась, поднимает взгляд:
– Просто не могу оставить тебя здесь.
– Да я здесь уже почти три недели.
– Ну, пойдем со мной, хотя бы сегодня. – Он чувствует, что она колеблется, и добавляет: —Хотя бы пока мы не раздобудем пару одеял, чтобы сделать это место не таким…
– Простым? – подсказывает она.
– Я собирался сказать «страшноватым». Простота – это то, к чему мы стремимся.
Мы.
Она идет следом за ним по тропинке, и даже при том, что она практически ничего не весит, невозможно состязаться с ним в легкости и грации, с которой он преодолевает поваленные деревья или камни. От всех этих разговоров слова у обоих, кажется, закончились, и они просто идут сквозь лунный свет в непринужденном молчании, пока над верхушками деревьев не показываются угрюмые серые корпуса школы. Комната в общаге, теплый плед, ковер на полу и стены, ограждающие от воздействия стихий, – все это кажется почти роскошью.
В комнате Колина все буквально кричит «парень». Приглушенные коричневатые тона, журналы по велоспорту груда грязного белья. На столе – промасленные детали, банка из-под газировки, ряды спортивных наград. Под всеми этими напластованиями все же проглядывают архитектурные особенности помещения: оконные переплеты темного дерева, блеск полировки. Полки встроенных стеллажей завалены бумагами, тетрадями, велосипедными деталями, там же стоит несколько фотографий.
– Настоящее мужское логово, – комментирует она. Колин шлепается на кровать и издает довольный стон, но Люси сидеть не хочется. Ей хочется рассматривать его вещи. У нее есть два комплекта формы, пара ботинок, и сарай. Такое количество имущества ее просто завораживает.
– Коричневый плед. Скромно, но со вкусом? – улыбаясь, она проводит рукой по краю матраса.
– Люблю представлять себе, что сплю в грязи, – острит он.
Рассматривая груду скомканной одежды, брошенной у дверцы шкафа, она чувствует на себе его взгляд. Он закрывает руками лицо, бормоча:
– Мы с Джеем… Не очень ладим с уборкой.
– Ага… – Она сдвигает в сторону пару носков, чтобы разобрать, что написано на переплетах на книжной полке.
– По крайней мере, простыни у меня чистые, – от этого признания он неловко закашливается, девушка же продолжает рассматривать его книги. Неловкое молчание заполняет комнату, как тягучий гель. – Я не это имел в виду. То есть, конечно, простыни у меня чистые, но… для того, чтобы спать. О, Господи, все, замяли.
Люси уже хохочет.
– Я же не сплю.
– Да. Конечно. – Снова повисает пауза, после чего Колин спрашивает: – А тебе не будет скучно?
– Мне приятно будет посидеть рядом с кем-то. Обещаю не рисовать тебе усы, пока ты спишь.
Тут он вдруг широко зевает.
– Ну если все-таки надумаешь, давай уж сразу, как у Фу Манчу. Все или ничего. – Он встает, потягиваясь, и между рубашкой и джинсами проглядывает полоска обнаженной кожи. Ее обдает волна пульсирующего жара, и она думает, заметил ли он, как вся ее фигура на мгновение словно подернулась рябью. Ткнув большим пальцем куда-то за спину, он говорит, что идет чистить зубы. Теперь, когда Люси не чувствует на себе постоянное давление взгляда Колина, она может спокойно осмотреться. Конечно, она и не собиралась копаться к него в шкафу или под матрас заглядывать, но ей хотелось бы разглядеть как следует фотографии у него на столе и спортивные награды на полках.
Он выигрывал гонки и состязания ВМХ. Сноубордингом он тоже занимается, и, похоже, играл когда-то в хоккей. Ленточки и грамоты занимают две полки, их столько, что она быстро сдается, отчаявшись прочитать каждую из них.
На письменном столе стоит фотография маленького мальчика с мужчиной, который, как ей кажется – вылитый Колин, когда ему будет лет тридцать: темные густые взлохмаченные волосы, ясные глаза. Еще на столе валяются тетрадки, яркие липкие бумажки для заметок и несколько талончиков – видимо, из столовой, решает она. Из-под клавиатуры торчит фотография, липкая от пролитой газировки – Колин на школьном балу с маленькой брюнеткой. Его руки лежат у нее на талии; она откинулась назад, опираясь на него, и они не просто улыбаются, как обычно улыбаются на камеру. Они смеются вместе.
У нее в груди застревает твердый комок, поднимается выше, в горло. Невозможно оторвать глаз от его рук у нее на бедрах – они словно говорят: вот она, и она моя, и она здесь. Люси даже не знает, станет ли когда-нибудь его прикосновение чем-то нормальным, и сможет ли она быть близка с ним так, как, наверное, была эта девушка.
Ощущение покалывающего тепла на затылке подсказывает ей, что Колин возвращается, и она быстро засовывает снимок обратно. Ей кажется, что он заметил, но парень ничего не говорит – и она тоже. Для разговора, кем они друг другу приходятся, еще слишком рано, не говоря уж о том, чтобы выяснять насчет других девушек. И все же она не может не обращать внимания на костерок ревности, который жжет ее изнутри при мысли о Колине рядом с кем-то еще.
– Звучит, конечно, отстойно, – смущенно произносит он, – но, вообще-то, я ужасно устал.
Она бросает взгляд на часы: два ночи.
– Господи. Конечно, ты хочешь спать! Прости…
Улыбаясь, он забирается под одеяло и хлопает по матрасу рядом с собой. Люси усаживается по-турецки у него в ногах – поверх одеяла – лицом к нему.
– Что, будешь за мной наблюдать?
– Подожду, пока ты не заснешь, и свистну у тебя из стола несмываемый маркер.
Он улыбается, и, повернувшись на бок, сворачивается клубочком.
