Она старается говорить веселым, непринужденным тоном, но правда обнажает смысл слов, как ветер – осеннее дерево.
– Что ты не плохая, это точно, – говорит он с убежденностью, которой – она уверена – у нее не будет никогда. – Знаешь, почему я это знаю?
Она вскидывает взгляд – и тает. В полутемной комнате его глаза – как темный янтарь, ресницы такие длинные, и тут он моргает – медленно, терпеливо.
– Почему?
– Потому что я потерял всех, кого я любил. Вместо этого у меня теперь есть ты. Вселенная, может, и забрала у меня остальных, но вернула обратно тебя.
– Но неужели тебе совсем не интересно, почему тебе нужен Хранитель и почему это – я?
– Раньше – да, было. – Он бросает взгляд в окно, потом вниз, себе на ноги. Пинает что-то на полу.
Она пристально за ним наблюдает. Под ребрами легонько шевелится тревога, когда она понимает, что он что-то от нее скрывал.
– Что изменилось?
Он опять поднимает глаза, встречает ее взгляд.
– Мне кажется, между нами есть связь, потому что я был тем ребенком, который увидел, как убийца уносит тебя в лес. Я рассказал Дот, и она вызвала полицию.
Люси застывает, стиснув руками спинку стула у себя за спиной.
– Почему ты не рассказал мне об этом?
Колин отвечает торопливо, виноватым тоном:
– Я боялся, если ты все узнаешь, тебе незачем будет оставаться, и ты исчезнешь. – Он тянется к ней, прикасается к руке, будто ему необходимо убедиться, что она и в самом деле здесь.
– Так, значит, они поймали того типа благодаря тебе?
Он пожимает плечами.
– Думаю, да. В статье говорится, что это так.
Она чувствует, как улыбка появляется на ее лице, ширится, достигает груди, где, когда он рядом, она никогда не ощущает пустоты.
– Может, у меня и не осталось никаких мало-мальски полезных воспоминаний, но одну вещь я знаю совершенно точно.
– Какую?
– Ты, значит, первым стал моим Хранителем.
Он улыбается так же широко, как она, но гораздо нахальнее:
– Мне тоже нравится так думать.
Глава 24
Он
Колин уверен, что Люси нравится идея вернуться в озеро. Глаза у нее становятся того безумного оранжевого оттенка, будто у нее весь мозг в огне от открывающихся возможностей, и свет, проникающий сквозь зрачки, словно шлет ему сигналы: «Сделай это. Сделай».
– Ничем хорошим это кончиться не может. – Голос у нее слегка дрожит, и ему кажется, что она имеет в виду что-то еще.
Дни складываются в недели, и снег продолжает падать, укутывая белым все неподвижные предметы. Колин не давит, не настаивает, вообще не заговаривает с Люси об озере. Вместо этого в их разговорах все больше ощущается вес невысказанных слов.
Однажды утром она спрашивает его, о чем он думает, и он отвечает – с беспощадной искренностью:
– Думаю, как это было – прикасаться к тебе там, на тропе.
От этих слов она разворачивается и уходит, обхватив себя руками, будто боится, что рассыплется.
Но потом она находит его после уроков с виноватой улыбкой, глазами просит прощения.
Он произносит это вслух:
– Прости. Я знал, что тебе не нравится эта идея.
Он берет ее лицо в ладони, повторяет еще раз – губы в губы.
Они возвращаются в общежитие вместе, рука в руке. Пока он делает задание, она читает на его кровати, лежа на животе и болтая ногами в воздухе. Колин быстро перестает хотя бы притворяться, что читает учебник, и просто смотрит на нее, вспоминая тропинку, ее голодные поцелуи, ее ощутимый вес. В том поцелуе не было ничего бесплотного, ничего незавершенного. Он ощущал ее смех.
– Люси.
Она не сразу поднимает взгляд, будто колеблется, будто почувствовала что-то в его тоне.
– М-м-м?
Он смотрит, как ее пальцы тянутся к ключице, когда она смотрит на его руки. Глаза вспыхивают теплым янтарным светом, и тут она замечает, что он смотрит на ее горло, на то место, где он впервые попробовал ее кожу на вкус. На вкус она была сладкой и чуточку соленой. На вкус она была, как женщина, как дождь, как радость. Он больше не говорит ничего, только продолжает смотреть и думать: «Пожалуйста. Пожалуйста».
– Я не могу, – говорит она. – Ты не можешь.
– Почему?
– Я не смогу жить сама с собой, если мы это сделаем.
Когда она это говорит, он улыбается, – ничего не может поделать. И у нее чуть приподнимаются уголки губ.
– Колин, я серьезно.
Но мысль о том, что этого больше никогда не произойдет, невыносима. Ему кажется, что от любопытства у него вся кожа зудит.
– Мне нужно знать, правда ли я видел то, что видел.
Глаза у нее делаются цвета теплого меда, но тут она отворачивается обратно к книге, крепко зажав в кулак складки его одеяла.
– В мире нет ничего лучше того, что случилось на тропе, – настаивает он.
Она взглядывает на него, и вид у нее абсолютно несчастный:
– Я знаю.
– Но здесь у нас этого нет, – шепчет он. – Это совсем не то же самое.
Она ерзает на кровати, перекидывает волосы через плечо и, щурясь, вглядывается в книгу. Он игнорирует ее попытки изобразить отсутствие интереса, медленно подбираясь к ней, как хищник, караулящий добычу.
– Люси.
Ее глаза, не отрываясь, смотрят на страницу.
– Что?
– Позволь мне попробовать.
– Попробовать что?
Он протягивает к ней руки, нежно переворачивает на спину, укладывает на подушки.
Раздеть ее так легко. Пуговка здесь, молния там. Стянуть через голову мягкую ткань. Он расстегивает простой крючочек, и вот перед ним целый мир мягкой обнаженной плоти.
– У меня идея, – говорит он ей, стягивая по ее ногам трусики. – Просто доверься мне, ладно?
– Ладно, – кивает она, глядя на него глазами цвета черного кофе.
– Я все хорошенько обдумал.
Она издает низкий, хрипловатый смешок:
– Это уж наверняка.
Он пробует ее кожу на вкус у щиколотки, у колена. У бедра. Легкий выдох в нежный сгиб под коленом.
– Так можно?
Она кивает; никогда он не видел у нее таких широко распахнутых глаз. И он просто выдыхает прямо между ее ног. Ему даже не приходится думать о том, что нужно дышать почаще. Он и так с ума сходит от желания, когда видит, как она изгибается под ним. Ее пальцы находят его волосы, вцепляются в них. Спина выгибается, и когда он выдыхает в последний раз, то слышит звук, который ни разу не слышал ни от одной девушки – что-то среднее между всхлипом и мольбой. И все же после, когда он садится и целует ее, он просит прощения.
