– Холодно! Господи, холодно-то как!
Джей чуть не прыгает у самой кромки льда, не зная, на что решиться:
– Ты все? Хочешь вылезать?
– Нет, нет, нет, нет! – орет Колин. – Просто… Холодно, блин.
Его бьет крупная дрожь.
– Колин! – кричит Люси. У нее распирает грудь от ощущения, будто в пустоту на месте ее сердца хлынул стремительный, горячий, бурлящий поток. Это головокружительное, пьянящее чувство захватывает ее врасплох, оно идет совершенно вразрез с паникой, которую, как говорит ей рассудок, она должна испытывать. – Вылезай, быстро!
Все кончено.
Это безумие.
Я этого не хочу.
Она тянется нему, но Джей чуть не шлепает ее по рукам:
– Люси, спокойно, я все контролирую. Это то, что он хочет делать.
Колин кивает, стуча зубами, а потом опять ныряет в ледяную воду с головой, чтобы волосы тоже были мокрыми.
– Это неправильно, – шепчет Люси. – Джей, это его убьет.
– Не убьет, – отвечает он спокойно. Откуда у него такая уверенность при том, что у Люси внутри все переворачивается?
– Я в порядке. Я в порядке, Я в порядке, – шепчет Колин снова и снова. – Я в порядке.
Кажется, проходит вечность, заполненная плеском воды о лед, прерывистым дыханием Колина и успокоительным бормотанием Джея:
– Ты сможешь; давай, держись, друг, держись. Еще пара минут, и ты сможешь прикоснуться к своей девушке. Ты сможешь это сделать.
Колина сотрясает дрожь, потом у него закатываются глаза, и он неподвижно повисает в воде лицом вниз.
Джей мгновенно переходит к действию: хватает Колина за руку и вытягивает его из воды, на термическое одеяло, разложенное на льду. Проверяет время, а потом просто смотрит на неподвижно лежащего Колина.
– Искусственное дыхание, быстро! – орет она, что есть сил шлепая Джея по плечу. – Почему ты ничего не делаешь?
Она смотрит на свою руку, наливающуюся красным, и, кажется, почти видит кровь, пульсирующую под кожей. Что-то стучит у нее в ушах – сердце.
– Просто дай ему минуту, – говорит Джей так спокойно, что это просто не укладывается у нее в голове. – Мы все проверили. На некоторое время он в порядке.
Полумертвое тело Колина, иссиня-бледное, почти полностью обнаженное, распростерто на термическом одеяле. Он кажется более худым, чем ей помнится. Его колотит дрожь; после того, как Колин откашлялся, избавившись от воды, попавшей в легкие, Джей просто сидит и смотрит, как он дрожит на одеяле.
Джей кажется таким спокойным. Это безумие – явно его стихия, никаких нервов, никаких колебаний.
Как раз, когда она уже на грани того, чтобы заорать от паники прямо в тусклое серое небо, она слышит:
– Люс. Повернись.
Она резко разворачивается на голос Колина, и сердце у нее тает.
Глава 26
Он
Люси бросается к нему в объятья, повисает на шее, тяжелая, теплая, ощутимая; ее губы находят его шею, челюсть, его рот. Он мог бы просто съесть эту девушку, думает он. Утонуть в ней. Пгядя на ее обнаженную шею, на улыбку шире неба, Колин вдруг понимает: он ожидал, что они просто повалятся в пушистый снег, разденутся и приступят к делу. Но когда она поднимает голову и смотрит на него глазами, полными облегчения, и радостного волнения, и страха, и желания, единственное, чего ему хочется – просто быть здесь вот так. Мир вокруг него так ярок, так подробен, что ему даже моргнуть трудно. Мир вокруг в точности такой, каким он его помнит.
Она подчиняется этому настроению: положив руки ему на плечи, она ждет его решения, куда ему захочется пойти. Колину понятно одно: ему совершенно не хочется присутствовать, когда Джей начнет восстанавливать его жизненные функции. Колин берет Люси за руку и ведет по их тропинке к скамейке в паре сотен метров от озера.
Ему вспоминаются уроки фотографии, которые были у них в десятом классе – как экспозиция измеряется в люкс-секундах, яркость, умноженная на время. Фишка была в том, чтобы точно рассчитать, когда изображение еще видно, но до того, как слишком много света проникнет через диафрагму, стирая детали. Здесь, в этом мире, кажется, что количество света не имеет значения, его может быть сколько угодно, и чем больше света, тем больше всего он может видеть. Больше света – больше деталей. В каждом листике даже за несколько метров виден ажурный скелетик, сотканный из жилок. Облака исчезли. Небо голубое, да, но еще оно зеленое, желтое и даже красное. Когда он делает вдох, кажется, он чувствует каждую молекулу у себя в легких.
Они садятся. Улыбаются друг другу. Это самая странная штука, которая когда-либо случалась во вселенной; он твердо в этом убежден. Может, его тело и умирает сейчас там, на озере, но то, что делает его живым – душа там или что, – вне себя от радости, просто от того, что он – здесь. Люси накидывает одеяло ему на плечи. Забирается к нему на колени, садится верхом, лицом к нему, и заворачивается в одеяло вместе с ним, так, что у них только макушки торчат.
– Мне не холодно, – говорит он.
– Я знаю. Просто неуютно как-то видеть тебя так, без одеяла.
Она улыбается и наклоняется поцеловать его в уголок челюсти. Он закидывает голову и погружается в ощущения.
Ее руки скользят по его телу,
твердые
твердые
твердые прикосновения. Его грудь вздымается навстречу ее пальцам. Она шепчет тихо-тихо, целуя его в шею, в лицо, в уши:
– Ты в порядке?
Он кивает. Это место – самое сильное впечатление за всю его жизнь, и нет ничего лучше прикосновений Люси, ничего, даже ощущение теплой воды на холодной коже, даже первый вкус сахара на языке. Лучше, чем быстрый секс или еще более быстрый спуск на байке.
– Ты будто что-то напеваешь, – смеется она.
– Я в раю.
Она застывает, ее руки замирают у него на груди.
– Нет, ты не в раю.
– Да я не в этом смысле. Успокойся. Я имел в виду метафорически.
Отклонившись назад, она внимательно его разглядывает.
– Ты думаешь, я сошел с ума, правда? Думаешь, это все безумие, – говорит он: внезапно ему становится неуютно под ее пристальным серо-зеленым взглядом.
– Да, – отвечает она, опять прижавшись к нему. Легонько кусает за ухо. Тянет за волосы. – Нет.
Поерзав, она придвигается поближе:
– В наших отношениях полно абсурда.
– По большей части никакого абсурда нет, – отвечает он, почему-то задетый. – Мы не абсурдны. Просто…
Он задумывается в поисках подходящих слов, потом сдается, смеясь:
