– Как можно ездить со сломанной рукой?
Он пожимает плечами, но в глазах у него разгорается огонек, и она понимает, что это – радость.
– Да мы тут так, дурака валяем, хотим посмотреть, смогу ли я выйти на трассу на следующей неделе.
Тянущее чувство в груди, трепет.
– С одной рукой?
– Ага. – Он ухмыляется, и вид этих чуть неровных зубов в сочетании с кольцом в нижней губе заставляет ее моргнуть и отвести взгляд, прежде чем она может обдумать его ответ.
– Ноги у меня в порядке, а рука, чтобы управлять, нужна только одна.
Она кивает и приглаживает пушистые волосы, лезущие в лицо.
– Ты что, ходишь за мной?
Она ожидает, что он смутится или станет оправдываться, но он только хохочет, вытирая лоб рукавом здоровой руки.
– Я хожу за тобой? – Он переводит взгляд на байк, потом – обратно на нее и подмигивает. – Прямо сейчас – явно нет.
Она смущается, пытаясь сдержать улыбку.
– Ты прекрасно понимаешь, о чем я.
– Понимаю, – говорит он. – И, думаю, да, есть такое дело.
Он замолкает, вглядываясь в ее лицо.
– То есть мы оба знаем, что это так.
Тут его улыбка становится шире – улыбаются щеки, брови, лоб, все лицо – и, наконец, загораются глаза, так, что ей хочется глядеть на него бесконечно.
Медленно опускаются длинные ресницы, будто проявляя еще одно изображение. Ей так нравится, как он моргает. Странно, конечно, но ей ужасно хочется спросить, что он видит на обратной стороне век.
– Почему? – спрашивает она.
– Почему я за тобой хожу?
Она кивает, и его улыбка гаснет.
– Не знаю.
– Ты смотришь на меня иначе, чем все остальные, – говорит она.
Он внимательно ее рассматривает, неторопливо, как это делает только он: будто день состоит из тысячи часов, и спешить абсолютно некуда.
– И как же смотрят на тебя остальные?
– Никак.
Он пожимает плечами; взгляд его смягчается…
– Тогда они идиоты.
Каждым сантиметром кожи она тянется быть рядом с ним, но сомнения возвращаются, накатывают, как облака на серое осеннее небо. Инстинкт самосохранения у него явно отсутствует. Разве можно поверить, что он до сих пор не заметил, насколько она отличается от других?
– Ты не должен за мной ходить. Я не та, за кого ты меня принимаешь.
Он закатывает глаза.
– Это, типа, очень драматично.
– Я знаю. Именно об этом я и говорю.
Он придвигается поближе.
– И что, ты пришла сюда, нашла меня – чтобы сказать перестать находить тебя?
Она пожимает плечами, сдерживая очередную улыбку.
– Зря истратила перерыв на обед. Могла бы просто подождать, пока я не найду тебя попозже. Такой у меня план, сразу после химии.
– Правда, Колин. Ты не должен…
– Это все не так просто, – прерывает он. Из его голоса исчезла всякая насмешка, и он страшно краснеет, осекается. Едва не шепотом добавляет: – Я сам не знаю почему, да? Просто хочу узнать тебя получше, и не могу остановиться.
Люси молча впитывает вид его полных губ, голодное выражение глаз, его искренний интерес, и старается сохранить все это где-то глубоко внутри.
– Колин.
Он резко выдыхает, и срывающимся голосом произносит:
– Что?
Она отводит взгляд, глядит в небо, на серые осенние тучи, которые явно вот-вот опять разразятся грозой.
– Как ты сказал, я девушка драматичная. – Она улыбается, чувствуя, как под кожей гудит электричество от того, с каким вниманием он впитывает каждое ее слово. – Разве ребят это обычно не отпугивает?
– Обычно – да. – Он облизывает губы, задевает кончиком языка серебряное колечко.
– Правда, серьезно, – говорит она, с усилием отводя взгляд от его губ. Боль в груди. – Я даже не знаю, что я здесь делаю.
Что-то в ее глазах не дает ему почувствовать горечь отказа. Он моргает, кивает медленно, будто это уже было ему известно.
– О’кей.
Когда она уходит, он неотрывно смотрит ей вслед; его взгляд – как горячее пятно у нее на спине. Неужели она только что велела ему держаться от нее подальше?
Позади нее – будто магнит, а она состоит сплошь из металлической стружки. Ее почти непреодолимо тянет назад. Впереди – бревенчатый домик, примостившийся на отшибе; на крыльце стоит человек в тренировочном костюме и делает растяжки на холодном ветру. Небольшая табличка у тропинки, ведущей к домику, гласит:
МЕМОРИАЛЬНЫЙ ДОМ
УИЛЬЯМА И. ВЕРНОНА
Джозеф Веласкес, директор
Когда она проходит мимо тропинки, ведущей к этому дому, человек на крыльце не улыбается, не приветствует ее – вообще никак не реагирует на ее присутствие. Его внимание сосредоточено на парковке у ворот позади нее, где Колин и Джей продолжают крутиться на велосипедах. Он прищуривается, плечи его опускаются, и что-то похожее на отчаяние мелькает в его глазах.
– Колин Новак! – кричит он с раздражением, – Врач сказал: никаких велосипедов!
Она ощущает в груди растущее давление, словно воздушный шарик, раздувающийся от некой потребности, нужды настолько сильной, что она даже боится, как бы у нее не треснули ребра. Она чувствует ярость. Но понятия не имеет, почему. И, пока отзвуки его голоса эхом бродят между корпусами, человек на крыльце взглядывает на нее, и на его лице отражается ужас, а потом такое крепкое на вид крыльцо издает ужасающий скрип, и доски проламываются. Это происходит почти мгновенно, и все же Люси видит происходящее как бы на замедленной перемотке: вот трескается дерево, вот Веласкес сначала наклоняется вперед, а потом – назад, когда его ноги пробивают крыльцо и он проваливается вниз.
Его удивленный вскрик разносится над лужайкой.
Шарик лопается, и она ощущает облегчение – каждой клеточкой тела. Она опять может дышать, и она глотает воздух, будто в первый раз. И ей страшно. Люси, спотыкаясь, взбегает по ступенькам и тянется было взять его за руку, но тут же отскакивает. Она никогда ни к кому не прикасалась, не в этом теле. Она даже не знает, может ли она к кому-то притронуться. Какой-то инстинкт удерживает ее. Он провалился по пояс и глядит на нее снизу вверх. Лицо его искажено болью.
– Уходи, уходи, – умоляюще произносит он.
Она делает еще шаг назад, руки ее взмывают ко рту, взглядом она просит о прощении. Но она не может узнать собственное лицо под пальцами, будто внутренний жар и гнев сорвали с нее кожу, расплавили ее черты.
– Мне кажется, я не смогу вас вытащить, – говорит она слишком тихо, раздираемая чувством вины и нежеланием подходить ближе к раненому – будто между ним и ею выросла невидимая стена. Он смотрит на нее с ужасом, и она опять отступает назад, поднимая руки:
