Каждый вечер перед сном я заходила в оранжерею на третьем этаже. Я не беспокоилась, что споткнусь о цветочный горшок и лорд Ливингстон услышит. Впрочем, мне по-прежнему приходилось ходить туда украдкой, и я работала при свете лампы. Я привязалась к этому месту и поняла, почему его так любила леди Анна. Орхидеи были великолепны. Она поставила у каждого растения табличку с соответствующим ботаническим названием, но я любила неофициальные ласковые имена, которые она дала каждому цветку. Например, поразительная розовая Cattleya звалась «Леди Каталана», а желтую Oncidium, напоминавшую мне стайку дам в пышных бальных платьях, она назвала «Леди Аралия из Байу».
В ночь накануне возвращения лорда Ливингстона из Лондона я поднялась в оранжерею полить цветы, зная, что несколько дней не смогу сюда приходить. Когда дети улеглись спать, я тихонько, как всегда, поднялась по лестнице и, достав из-под ковра ключ, проскользнула внутрь. Я хорошенько полила орхидеи, потом из крана наполнила лейку и прошла к растениям у восточного окна. Когда я поливала лимонное деревце, немного воды попало на подол моей ночной рубашки. Глядя в ночное небо, я вспомнила, как увидела лорда Ливингстона в халате на террасе. И покраснела при этой мысли. В тот вечер он смотрел на камелии. И думал о детях? Или об Анне? Или о своем раскаянии? Я вылила последние капли на пальму в терракотовом горшке и протянула руку к светильнику, но в это время мое внимание привлекло какое-то мелькание за окном. Я всмотрелась в темноту и увидела среди камелий какое-то слабое свечение. Фонарь? Свет сдвинулся на несколько шагов вправо и исчез.
Я поспешила к выходу и, прежде чем отважилась войти в коридор, огляделась, а потом заперла за собой дверь. Мне послышалось какое-то сопение.
На полу сжалась в комок какая-то фигура, и я сразу узнала розовую ночную рубашку.
– Кэтрин?
Прислонившись к стене и прижав колени к груди, она смотрела на меня, и по щекам ее текли слезы.
Я присела рядом.
– Кэтрин, дорогая, что случилось?
– Я следила за вами, – ответила она. – Хотела узнать, зачем вы поднимаетесь туда каждую ночь.
Я поставила лампу на пол.
– Мама никогда не позволяла мне туда ходить, – сказала девочка, указывая на дверь. – А сама проводила там по несколько часов. А я всего лишь хотела посмотреть на ее цветы. Просто хотела увидеть их.
– Ох, Кэтрин, – сказала я, гладя ее по темным волосам.
– Ничего, – проговорила она, придя в себя и вставая. – Глупо с моей стороны так себя вести.
– Вовсе нет, – сказала я, приобнимая ее за плечи. – Может быть, мы никогда не узнаем, почему мама не позволяла тебе ходить вместе с ней в оранжерею, но я уверена, у нее были на это причины. – Я вздохнула, вспомнив предупреждения миссис Диллоуэй. Какая польза от этого запертого места, когда оно могло бы доставить радость девочке, так тоскующей по своей матери? – Знаешь, Кэтрин, думаю, тебе нужно сейчас посмотреть на них.
Она расширила глаза.
– Вы позволите?
– Да. Но ты не должна говорить братьям и Джени.
– Не скажу, – с готовностью кивнула она.
– Хорошо. Это будет наш секрет. – Я снова вставила ключ в дверь. – Пойдем.
Вслед за мной Кэтрин вошла внутрь и затаила дыхание.
– Это… это… так прекрасно, – восхитилась она, проходя мимо цитрусовых деревьев. – Мама приносила нам кумкваты. – Помолчав, она смущенно улыбнулась мне. – Простите, мисс Льюис, что я так ужасно вела себя по отношению к вам.
– Ничего, – сказала я, наклоняясь, чтобы заглянуть ей в глаза. – Ты ведь меня не знала. – Я сорвала с дерева кумкват и положила ей в рот. – А теперь знаешь. – Я нежно коснулась ее локтя. – Милая, можно спросить тебя об этих рубцах? Что же все-таки случилось?
Она инстинктивно отдернула руку, но потом глубоко вздохнула и успокоилась.
– Обещаете не рассказывать?
Я кивнула.
Она медленно подняла рукав, открывая усеянное ранами предплечье – одни зарубцевались, некоторые были свежие, другие покрылись коростой. Я содрогнулась.
– Ой, Кэтрин! Скажи, кто это сделал?
– Я сама, – потупилась она.
Я прижала руку к губам.
– Не понимаю.
– Я должна была сделать маму счастливее, – сказала она, разражаясь слезами. – Если бы я не была плохой дочкой, она бы не была такой несчастной.
– Нет, нет, Кэтрин, – я обняла девочку. – Это вовсе не так. Она была несчастна не из-за тебя. Поверь мне.
Она уткнулась лицом мне в плечо.
– Ты не должна больше ранить себя, – сказала я. – Пожалуйста, пообещай мне, что больше не будешь.
– Мне так стыдно, – плакала Кэтрин.
– Тебе нечего стыдиться, милая. – Я взяла ее за руки. – Твоя мама не хотела бы видеть тебя в таком состоянии. – Я заглянула ей в глаза. – Наверняка она сейчас смотрит на тебя с небес и хочет снова увидеть твою улыбку.
– Вы в самом деле так думаете?
Я кивнула.
– А она не рассердилась бы на меня, что я пришла сюда с вами? – Ее темные волосы упали на лицо, и я заправила прядь ей за ухо.
Конечно, я не знала ответа на этот вопрос. Действительно не знала. Чем больше я узнавала о леди Анне, тем более таинственной она мне казалась. Мне хотелось верить, что она любила своих детей и желала им добра. Но было неважно, так оно было на самом деле или нет. Теперь уже неважно. Важно было помочь Кэтрин справиться с горем.
– Конечно, не рассердилась бы, милая. Я даже думаю, она ждала, когда тебе исполнится десять, чтобы показать тебе это место. Знаешь, десять лет – это очень важная дата.
– Правда?
– Конечно.
Она подняла голову чуть выше и подбежала к окну, чтобы лучше рассмотреть пальму.
– Это та, что от короля Таиланда?
– От короля Таиланда?
– Да. Я помню, папа рассказывал про это.
– Возможно, – сказала я. Оранжерея полна сокровищ.
Но я хотела, чтобы у Кэтрин было свое собственное. Она заслуживала этого. Пока она любовалась деревом кумкватов, я прошла к орхидеям и нашла одну с незаполненной табличкой. В струящемся сквозь стеклянный потолок лунном свете ее ярко-пурпурные цветы казались почти что синими. Я взяла на столике карандаш и написала «Леди Кэтрин Вересковая» и воткнула табличку в горшок.
– Кэтрин, – позвала я, – тебе надо это увидеть.
Она прибежала и встала рядом:
– Что такое?
– Это одна из орхидей твоей матери. Ее ботаническое название – Dendrobium, но взгляни, мама написала что-то еще.
Девочка нагнулась, прочитала надпись и удивленно взглянула на меня.
– Она назвала ее Кэтрин. В честь меня?
