– Ты прав, – отвечаю я.
Склонив голову набок, Куинтон разглядывает коробки, а потом переводит взгляд на меня:
– А знаешь что, какую купим, такой пускай и радуется. В конце концов, сам нас отправил за покупками.
Я хихикаю, он берет сиреневую палатку и бросает в тележку. Улыбается в ответ на мой смех, я тоже улыбаюсь, и мы идем к кассе, все еще держась за руки, а там свободными руками выгружаем вещи на ленту конвейера.
– А знаешь, можно сыграть в одну игру, – говорит Куинтон, выкладывая спальный мешок.
Я достаю из тележки фонарик и спрашиваю:
– В какую?
Он смотрит на наши сцепленные руки:
– Сколько мы так продержимся?
Мне становится немножко неловко, что мы все никак не отцепимся друг от друга, но это так приятно – и знакомо. Я не хочу выпускать его руку.
– А что победителю?
– Ну, формально мы оба останемся победителями – руки-то расцепим одновременно.
– Точно.
Улыбаясь своим мыслям, он снова начинает выкладывать покупки на ленту, и я тоже. Но чем дольше мы держимся за руки, тем сильнее у меня потеет ладонь, наконец приятное ощущение пропадает, и я отнимаю руку, мысленно отметив, что сделала это первой.
Глава 12
24 июля, семидесятый день летних каникул
Куинтон
Мы с Новой заканчиваем дела в магазине, не касаясь больше друг друга руками, ведем легкий разговор, из которого никак не поймешь, что у нее на самом деле на душе. Иногда кажется, ей хорошо со мной, а иногда – грустно, и когда мы приезжаем к трейлеру, она выглядит так, словно вот-вот заплачет. Они с Делайлой уходят в комнату Дилана – подозреваю, что травку курить. С одной стороны, мне хочется пойти и остановить ее, а с другой – я сам наркоман и понимаю: с моей стороны идиотское ханжество ругать ее за то, что я сам делаю каждый день, поэтому я остаюсь на улице и загружаю вещи в машину. Наконец Нова с Делайлой возвращаются и начинают жарить хот-доги на ржавой решетке на крыльце. Мы съедаем их и собираемся в дорогу.
Выезжаем позже, чем планировали. Уже немного за полночь, когда мы втискиваемся в «кадиллак» Тристана, а чемоданы, палатки, спальные мешки и прочее барахло, которое мы с Новой накупили в спортивном магазине, запихиваем в багажник. Ночь звездная, но немного облачно, и звезды похожи на далекие точки, скрытые за тонкой дымкой. Я бы нарисовал их – это один из тех редких видов, которые можно запечатлеть, но я зажат между дверью и Новой, которая просматривает видео на своем телефоне.
Тристан за рулем, а Делайлу Дилан отправил на заднее сиденье, хотя она и говорила, что ее укачивает в машине. Сказал, что ему пофиг, и, по-моему, так и есть. Ему хочется сидеть впереди: там места больше и можно откинуть спинку кресла и поспать. Нова выразила желание сидеть рядом со мной, и меня это одновременно радует и злит. И очень хочется накуриться, но не курить же в машине. Я никогда не стал бы так рисковать – все же забалдеют от дыма, включая водителя.
– Воняет грязными носками, – замечает Нова и морщит нос, пролистывая на экране видеоклипы и картинки.
Делайла рядом хихикает:
– Это, должно быть, у Дилана ноги так воняют.
– Заткни пасть! – огрызается Дилан с переднего сиденья и пинает приборную доску. – Я и ботинки-то не снимал.
Нова отрывает взгляд от телефона и поднимает его на меня:
– А это не ты?
– Я тоже в ботинках, – качаю я головой, сдерживая улыбку.
– Но у тебя же всегда шнурки развязаны, – говорит она, скорее утвердительно, чем вопросительно.
– Так разуваться легче, – отвечаю я, стараясь не брать в голову, что она заметила такую мелочь, а значит я ей не безразличен. – И обуваться тоже.
– А-а… – Нова опять опускает глаза к телефону, но ничего не делает, просто смотрит на черный экран.
– Это мои ноги, – без стеснения признается Тристан, выруливая на заброшенное шоссе. – Но раз уж мне приходится вас везти – терпите, я хочу, чтобы мне было удобно.
– Никто тебя силой за руль не сажал, – ворчит Дилан и приоткрывает окно, чтобы покурить. – Сам сел.
– Потому что больше никто не вызвался, – отвечает Тристан и включает фары.
Они освещают дорогу перед нами, каждый поворот, каждое дерево. На дороге никого, и мне от этого делается тревожно. Не то чтобы я не садился в машину со времени аварии, просто теперь я сажусь в любой транспорт только под кайфом. Но в этот раз перед отъездом накуриться не успел, а в машине с людьми курить не стану ни за что. К тому же Нова сидит рядом и почему-то беспокойно ерзает, и это напоминает мне о том, что одно мгновение – и ее может не стать. Как и любого из нас.
Нова устало вздыхает и бросает телефон на сиденье, между собой и Делайлой.
– Давайте во что-нибудь поиграем, – говорит она.
– Например, в бутылочку, – предлагает Тристан, улыбаясь ей в зеркале заднего вида.
Нова хмурится и опускает голову, ее лицо закрывают пряди волос.
– Нет, например, в слова или еще во что-нибудь.
– Самая тупая игра, – ворчит Дилан с переднего сиденья, откидывает голову на спинку, а руку свешивает из окна, чтобы сигаретный пепел сдуло.
В последнее время он вообще не в настроении, гораздо больше ворчит, чем обычно, а это значит, что у него отходняк, да не от травки, а от чего-то гораздо более серьезного.
Делайла отстегивает ремень безопасности, и у меня екает в животе, когда она наклоняется вперед, чтобы помассировать Дилану затылок.
– Расслабься, детка, – шепчет она, делая круговые движения пальцами. – Попробуй поспать.
– Чушь собачья! – бурчит Дилан, затягиваясь сигаретой.
Я перевожу взгляд на Нову, потому что, когда я смотрю на нее, сердце у меня немного успокаивается, к тому же она пристегнута. Это вызывает у меня ощущение безопасности, хотя сам я не пристегиваюсь.
– Как лицо, не болит? – спрашиваю я, глядя на ее раздувшуюся щеку.
Нова надувает губы и прикрывает щеку ладонью:
– Скорее всего, синяк останется, хотя ты и приложил лед.
– Лед – это чтобы отека не было. – Я удерживаюсь от искушения погладить ее по щеке – я и так слишком уж часто ее трогаю. – Синяк точно будет, но потом пройдет.
– Знаю, – вяло отвечает она. – Но щека болит, и мне надо как-то отвлечься. Потому-то я и хотела поиграть. Мы с папой всегда так играли, когда ездили кататься. – Она закусывает губу, и вид у Новы такой, будто у нее только что любимая собака умерла, даже еще хуже. – Извини, я как маленькая, да?
– Нет, просто ты скучаешь по отцу. – Я смотрю в окно на высокие деревья и зеленые мили вдоль дороги и думаю о том, что мой отец остался один, сидит сейчас в своем доме, полном воспоминаний о маме.
