АПОКИН. Еще бы, четыреста семьдесят рублей! Хоть при жизни, хоть после смерти – а выбрасывать жалко… Нет, хорошо, что он тебе их почтовым переводом послал… Кстати, ты перевод-то получила?
ОНА. Замолчи немедленно!.. Ты скажи лучше, почему заботливые на свете не заживаются, а такие вот, как мы…
АПОКИН. Царапай, царапай!
ОНА. А чуткий какой был… Сидим мы как-то… Через стенку Маврикиевну слушаем и смеемся, как птицы в раю… А он, кенарь мой распрекрасный, колоколец звонкий, вдруг и говорит ни с того ни с сего: «Нет, не может быть людям так хорошо!» А какой мужественный был, бесстрашный! Помню, в ресторане – как он за меня вступился, как на обидчика бросился. Тигр! Атлет он был!..
АПОКИН (не выдержал). Дерьмо он был, а не атлет! Шибздик! От горшка два вершка!
ОНА. Замолчи немедленно! (Вздохнув.) Пусть! Пусть не атлет! Пусть плохонький – да свой! А ты… ты…
Звонок телефона.
ГОЛОС В ТРУБКЕ. Герасимова, это Шевчук с завкома тебя беспокоит… Как самочувствие?
ОНА. Ничего, спасибо.
ГОЛОС. Отвлекаться нужно, Герасимова. Надеюсь, не забыла: ты, как всегда, у нас в новогодней бригаде участвуешь – Дедом Морозом.
ОНА. Я все понимаю, Шевчук.
ГОЛОС. Значит, Зайцем у тебя Савраскина с заводоуправления, а Снегуркой Колобаш кина с кадров. Я их тебе сейчас подошлю… Они шубу Деда Мороза привезут. Тексток новогодний заодно с ними порепетируй… Тексток составили очень выразительный…
ОНА. Спасибо за заботу, Шевчук. (Вешает трубку.)
АПОКИН (после паузы). Знаешь… Съедемся, Герасимова.
ОНА. Ты в своем уме?
АПОКИН. Трудно тебе сейчас, я понимаю. Но пройдет у тебя эта фаза…
ОНА. Да что ж ты такое, бесстыжий, несешь? Что я тебе, кролик? Я его люблю! Понятно? Федя! Федя! Вот вы все, все, все меня обманули! А он – шулер, аферист – нет. (Взывая.) Федя! (Отчаянно.) Федя! Федя! Федя!
Стук двери, звук шагов.
ГОЛОС ФЕДИ. Аэлита, уважаемая!
ОНА (испуганно). Федя?! (Кричит.) Федя!
Вбегает ФЕДЯ. ОН очень пьян.
ОНА. Федя!
ОН. Ну!
ОНА. Феденька, живой!
ОН. Обижаешь. (Апокину.) Это кто такой будет?
ОНА. Это муж мой… то есть, не муж… он мужем и не был… Родственник мой… (Кричит.) Федор! Живой!.. Да где ж ты был?.. Я все очи проплакала, глаза проглядела!
Объятия.
АПОКИН. Ну дают, ну психи!
ОН. Я все сейчас объясню, Аэлита, уважаемая… (Апокину.) Гражданин, может, оставите нас вдвоем?.. Я ведь всерьез намекаю… Учтите: мы бьем один раз, второй уже бьем – по трупу.
ОНА (испуганно). Апоша, уходи! Он – атлет! Федя, не трогай его! Он уйдет… И не ревнуй… У него – двадцати… то есть уже почти тридцатилетняя…
АПОКИН. Прощай, Герасимова. Счастливо оставаться в твоем сумасшедшем доме. Рад, что у тебя все хорошо.
ОНА. Прощай, Апокин. (Нежно-проникновенно.) Верю, что когда-нибудь и ты поймешь, что такое настоящая любовь.
АПОКИН уходит. ФЕДЯ не в силах стоять – садится на пол.
ОН. Аэлита, уважаемая… Я ненадолго… Так сказать, проездом. Сейчас за мной товарищ один зайдет…
ОНА. Ты что? Какой такой товарищ? Ты только что вошел!
ОН. Не то чтобы очень хороший товарищ, но неплохой… Ответственный товарищ… За ним сейчас «отец» направился.
ОНА. Какой отец?.. Федя! Никак, ты выпимши?
ОН (уклончиво). Значится, так: должен повиниться, деньги за твой телевизор мне отправить не удалось… и купить его тебе тоже.
ОНА. Причем тут деньги? Какие могут быть деньги, когда ты живой! Федя! Федор! (Обнимает.)
ОН. А, значится, те деньги, которые я за цистерну заплатил… Я их получить, уважаемая, обратно был должен, и тогда тебе их хотел почтой отправить… Не удалось! Невезучий! У, цистерна ненавистная!
ОНА. Какая цистерна! Да что с тобой, Федя?
ОН. На которой мы спирт сегодня утром вывезли… С твоего комбинату…
ОНА в ужасе глядит на ФЕДЮ.
Но ты не бойся. Его обратно сейчас туда везут! У, спирт ненавистный!
ОНА (еле слышно). Что ж ты такое несешь, Федя?
ОН. Выпил я, Аэлита, уважаемая! (Кричит.) И нам не страшно! Не боись! Как я тебе позвонить сегодня хотел! Качу утречком по шоссе… А шосса широкая – а я все о тебе думаю. Но как позвонишь – я ведь умер… И вдруг встречные машины: гуд-гуд! Думаю, что-то случилось! Вылезаю с грузовика: матушки родимые – течет моя цистерна. И спирт прямо на дорогу струйкой тоненькой. Государственная влага – в пыль дорожную! Ну, думаю: предупреждал тебя, Василий, невезучий я! Но тут как раз мимо кран подъемный ехал… Я – находчивый. Как заору: «Гибнет государственное имущество!» И перевернули мы этим краном цистерну наоборот… Снова еду… И опять…
ОНА. Про меня думаешь?.. (Усмехнулась.)
ОН. Да! Да! Да! И запел я «Однозвучно гремит колокольчик». И – слезы прямо стоят на глазах «Донн!» – говорю, а сам навзрыд… И тут встречные машины опять: гуд-гуд! Вылезает поглядеть мой напарник: уже с другой стороны течет цистерна. Схалтурили, гады Самоделкины! Но тут, на наше счастье, – пионерлагерь! Вертаем туда, я опять ору: «Гибнет государственное имущество!» И все мы, и сторож, его тоже зовут Федя, начали разливать спирт. Такие сознательные – в тару пустую стеклянную льем, в сковородки, в горны разные… И так мне тут стало обидно: чувствую, заберут меня – и тебе позвонить не успею… И тогда я огорчился и говорю сторожу, тоже Феде: «Ну, отец, тяпнем по граммульке с горя – с холода». И как тяпнули мы, гуси-лебеди, – уж такая тоска по тебе нашла!.. Тогда еще выпили! И тут стал я как конь – свободный! Скачу куда хочу! Спели мы с отцом Федей: «Однозвучно гремит колокольчик»… И все я ему сказал про любовь нашу! И про все сказал. Ну тут они начали вязать моего напарника… Кстати, тоже Федю… А отец – сторож тоже Федя… пошел на меня заявлять… Тебе, говорит, без милиции сейчас нельзя – ты к добру открытый… А я его уговорил: прощусь, говорю, с любимой, а ты Скамейкина Василия пока бери!
ОНА. Он! Он! Так и знала!.. Черт! Дьявол!
ОН. Все он придумал! Он! Все он, злодей! За то и берут его сейчас на квартире. Руки ему белые вяжут! На «воронок» черный сажают!
ОНА (тихо). А ты… выходит… с самого начала…
ОН. С самого начала!.. (Орет.) А потом – нет! Потом – по правде! Браком сочетаться хотел! Семью строить хотел! Все тебе открыл! И все отцу открыл! Милицию давай! Милицию мне! Я теперь – как конь свободный! По холмам! Конь – тоже человек!
Звонок в дверь.
ОН (торжественно). За мной.
