– Сейчас побреем руки.
– Чем? – испугалась я.
– Старой папиной бритвой.
Она натянула трусы, пустила воду и со скорбным видом намылила руки. На попе у Манечки розовел след от ободка унитаза. Я потыкала в него пальцем.
– Чего это ты? – обернулась она.
– У тебя на попе след остался. Не болит?
– Неа, – повертелась вокруг своей попы Манька, – чешется. Жалко, у меня сзади нет глаз, а то я бы тоже увидела, чивой там у меня.
– Девочки, а что это вы тут делаете? – заглянула в ванную Ба.
– Манька на унитазе сидела, а я рядом стояла, – отрапортовала я.
Ба пощупала Манин лоб.
– Ты плакала, Мария?
– Нет, мне просто мыло в глаза попало, когда я умывалась, – мигом нашлась Манька.
Я вздохнула с облегчением. Если Манька снова виртуозно врет, значит, она уже поправилась.
– Ладно, марш в спальню, не бегай по дому в нижнем белье. А я попозже принесу тебе пустого чаю с сушками. Ничего больше ты сегодня есть не будешь!
– Можно я пойду домой? – спросила я. Пустого чаю с сушками мне категорически не хотелось.
– Не уходи, ну пожалуйста, – захныкала Манька, – Ба, скажи ей, я больнаааая, а она хочет меня бросить! Чтобы я одна страдаааалааааа! Вот предательницаааа!!!
– Нарка, у нас на ужин блинчики с мясом. Останешься? – хитро прищурилась Ба.
– А как же чай с сушками?
– Чай с сушками Мане, ей ничего есть нельзя. А тебе я блинчиков нажарю. Ну как?
– Ура! – запрыгала я.
– Вот и хорошо, – хмыкнула Ба. Она отконвоировала нас в спальню, уложила Маню в постель, подоткнула со всех сторон одеяло, а мне вручила томик братьев Гримм.
– Прочти ей эту сказку, – ткнула наугад в содержание.
– Хорошо.
– И смотрите у меня, – рыкнула грозно.
– А мы чего, а мы ничего, – заблеяла я.
Как только Ба ушла на кухню жарить блины, мы с подругой снова выползли из спальни. Прокрались по стеночке в ванную, бесшумно заперлись на задвижку и вытащили стаканчик со старыми бритвенными принадлежностями, который за ненадобностью убрали на дальнюю полку. Намочили помазок, потыкали им в мыло и намылили руки. Потом аккуратно побрили друг друга. И ни разу не поранились.
– И чего это папа так плохо брился? – удивлялась Маня. – То тут лицо порежет, то там. А мы раз – и справились.
– Усы брить будем?
– Конечно, будем. И усы, и бороду. Лучше брить сейчас, чтобы потом не быть как этот, как его, ну дядька с бородой!
– Ленин?
– Ну да. Только Маринка его как-то по-другому называла. Закрой глаза, чтобы мыло случайно не попало, – строго сказала Манька и принялась наносить пену мне на лицо.
– А лоб брить будешь? – промычала я, стараясь не разжимать губ.
– Конечно, буду, ты только не дергайся.
– Брови не трогай.
– Сама знаю!
И она за считаные секунды побрила мне лицо.
– Умывайся, теперь ты меня будешь брить.
Итого минут за двадцать мы привели себя в подобающий для будущих польских красавиц вид и вздохнули с облегчением.
Бриться нам очень понравилось. Это было совсем не больно и даже весело. Поэтому мы на радостях решили еще Манькиного плюшевого зайца побрить. Хотелось знать, как вообще выглядят голые зайцы.
Но зайчик, в отличие от нас, не поддавался бритве. Как мы ни старались его побрить, шерсть держалась на нем как приклеенная.
Тогда Манька сбегала за дяди-Мишиным «Брауном».
– Это импортная штука, она мигом его побреет, – заверила меня она, – ты только зайца крепко держи, чтобы он не вырывался.
Она включила электробритву и приступила к бритью. «Брауну» явно не нравилась заячья шерсть. Он недовольно гудел и почему-то сильно вибрировал. Маня держала его крепко, двумя руками, и водила по игрушке вдоль и поперек. В какой-то момент неприятно запахло гарью, электробритва несколько раз чихнула и заглохла.
– Сломалась, что ли? – опешила Манька. Она повертела в руках бритву, понажимала на кнопочки. «Браун» предательски молчал. У Мани вытянулось лицо. – Да не может этого быть, папа говорил, что «Браун» служит всю жизнь!
– Может, у него жизнь очень короткая? – предположила я.
Мы молча спрятали обезображенного зайчика под кровать, а бритву убрали в чехол. Настроение было хуже некуда, жить категорически не хотелось.
– Папа убьет нас, – вздыхала Манька, – Нарк, может, тебе действительно сейчас домой уйти? Ну, чтобы и тебе не досталось?
Я крепко задумалась. Получать по шее совсем не хотелось. Но и Маньку оставлять в одиночестве было бы предательством. «И потом, – думала я, размазывая по свежевыбритому лицу слезы и сопли, – как бы меня ни наказывали, но блинчиками с мясом все равно накормят!»
– Остаюсь, – вздохнула я.
– Спасибо, Нарка, ты настоящий друг, – обняла меня Манька.
И мы, в ожидании неминуемой порки, притаились в комнате.
Милые мои, вы надеетесь, что все обошлось? Ни в коем разе! Конечно же, нам влетело. Но не от дяди Миши, а от Ба. Потому что еще до приезда сына она зашла в ванную и по свежим следам вычислила преступников.
Сначала она приперла нас к стенке, и нам пришлось все ей рассказать – и про польских красавиц, и про бородатого дядьку, который Ленин, но зовут его совсем иначе, и про то, что у Маринки обе бабушки усатые, а ты, Ба, не усатая, только у тебя на ногах иногда попадаются длинные волосы, но их не видно, особенно когда совсем уже ночь!!!
Ба нас выпорола шнуром от сломанного «Брауна», а потом рассказывала маме по телефону, что, Надя, эти дегенератки снова отличились… чего?.. а что Каринка натворила?.. а откуда у нее рогатка?.. сама, говоришь, смастерила?.. а у Рубика глаза на месте?.. ну и радоваться надо, шишка на лбу, эка невидаль… швы наложили?.. а чем она в него пульнула?.. большим куском шифера?.. так это не рогатка получается, а катапульта!
Потом Ба положила трубку, выпила весь запас валерьянки и пришла нас пугать. Вот, говорила она, теперь у вас на руках и на лице вырастут длинные волосы, и быть вам как чудище из мультфильма «Аленький цветочек», помните, какое оно волосатое? Так вам и надо! Мы с Манькой безутешно рыдали, и было так тошно, что я даже от блинчиков с мясом отказалась.
И Ба тогда сжалилась над нами и сказала, что в старом бритвенном приборе просто не было лезвий, и мы водили по рукам и лицу просто так.
– Вот олухи царя небесного, – ругалась она.
А когда с работы вернулся дядя Миша, Ба ему сразу рассказала, что «Браун» приказал долго жить, и дядя Миша сначала плакал над истерзанным станком, а потом назвал нас наказанием на веки вечные.
