– О нет, – простонали гости из Еревана.
– Поздно, – откупорил папа бутылку, – сейчас покушаем, заодно обсудим, с чего это вы взяли, что я буду сниматься в вашем фильме.
Вот так мы и не попали в телевизор. Да и фильм о городке Берд не появился на экранах. Только в новостях показали маленький сюжет, где Арменак Николаич, шевеля густыми бровями и глядя куда-то мимо камеры, важно говорил:
– Приезжайте к нам, у нас очень гостеприимные и хлебосольные люди. И я гарантирую, что вы навсегда запомните наш благодатный край.
Судя по тому, что с телевидения никто больше не приезжал, поездку в наш благодатный край телевизионщики таки запомнили навсегда.
Глава 4
Манюня – композитор, или Сказ о том, как Мария Михайловна с Наринэ Юрьевной поцапаться изволили
Ноябрь в том году выдался солнечным и очень теплым. Двадцать градусов, даже по меркам южной осени – это много. Природа еще буйствовала разноцветьем листвы, а небеса уже по-зимнему унеслись ввысь и казались пронзительно звонкими. Огромные звезды, которые летом переливались прямо над головой, хочешь – протяни руку и зачерпни горсть, – застыли в далекой небесной дали. Солнце превратилось в большой багрово-красный шар. На закате, словно в нерешительности, оно ненадолго зависало над синими холмами полотном Сарьяна, а потом стремительно уходило за горизонт. Сутки напролет над городом пролетали стаи птиц. Они кричали дивными голосами, прощаясь с северной стороной.
Не за горами были холода.
Папа всегда был очень теплолюбивым созданием и отчаянно ненавидел зиму. Если 22 июня люди радовались самому длинному дню в году, то он ходил мрачнее тучи и бурчал:
– День пошел на убыль, скоро холода.
С наступлением осени он ежедневно оповещал наше семейство, на сколько минут сократился световой день.
– Солнце взошло в шесть часов пятнадцать минут, а зайдет в двадцать сорок семь, – замогильным голосом говорил он. – Минус семь минут!
Мы скорбно кивали в ответ. Наши постные мины утешали отца, но ненадолго. Через некоторое время он опять принимался жаловаться на неминуемое наступление холодов.
Вот и сейчас папа остервенело листал журнал по медицине и, периодически выглядывая в окно, вздыхал:
– Завтра уже зима!
Мы с Каринкой в спешном порядке доделывали уроки. Времени было в обрез – к пяти часам надо было успеть вскарабкаться на крышу гаража сорок второй квартиры, откуда двор просматривался как на ладони. Дело в том, что в четвертом подъезде сегодня играли свадьбу – тетя Эля женила своего единственного сына Григора. И нам очень хотелось увидеть, как свадебный кортеж въезжает во двор.
– Нарка, – минут десять назад предупредила меня по телефону Манюня, – остались две задачи по математике. Доделываю и бегу к вам, без меня во двор не выходите.
– Не выйдем, ждем, – заверила я и помчалась в кабинет.
– Манька скоро будет, – зашептала я сестре.
– Пятью семь… пятью семь… двадцать восемь! – зачастила Каринка. – Нет, тридцать пять. Да что же это такое, – воскликнула она, – какой идиот придумал таблицу умножения?
– Тот же идиот, который зиму придумал, – не растерялся папа.
Мама сидела в кресле и, натянув на лампочку носочек Гаянэ, штопала пятку.
– Юра, посмотри, какой день погожий, при чем здесь зима? – не вытерпела она.
– Женщины, что с вас взять! Вы не умеете видеть в перспективе, радуетесь только сегодняшнему дню, а мы, истинные мужчины, вглядываемся в дали!
– На пути в эти дали зацепи мужскими очами балконные перила. Видишь, как они облезли? А ты ведь обещал покрасить их! – не растерялась мама.
Папа поперхнулся от возмущения:
– Не было такого!
– Ты бы при девочках постеснялся врать!
– Дети, – обернулся к нам папа, – я когда-нибудь обещал вашей матери покрасить балконные перила?
Мы с Каринкой переглянулись.
– Пятью восемь, – зачастила Каринка, – пятьюююююю восемь…
– Сорок! – рявкнула я.
Никому из нас не хотелось отвечать папе, чтобы не обижать его. Потому что мама была права, он действительно обещал покрасить балконные перила.
– Я, кажется, вам вопрос задал, – рассердился отец.
– А это считается, когда пьяный человек что-то говорит? – заюлила Каринка.
Папа заволновался. Видно было, что он смутно стал что-то припоминать. Но сдаваться не собирался.
– Считается, – пророкотал он, – только я не понимаю, при чем здесь пьяные. Вы хоть раз меня пьяным видели?
– Ха-ха-хааааа, – театрально расхохоталась мама.
– Выпившим – да, но пьяным – никогда! – не унимался отец.
Мы сконфуженно молчали.
Дело в том, что в прошлую субботу папа с дядей Мишей вернулись домой совсем навеселе – отмечали развод дяди-Мишиного заместителя. Это было очень примечательное возвращение: сначала во двор вкатилась папина «копейка», потом оттуда вылезли наши мужчины, зачем-то минут десять с умным видом заглядывали под капот машины, а потом долго скреблись в чужой гараж. Папа шуровал в замке ключами, а дядя Миша покачивался рядом и бурчал: «Дай мне ключ, я сам отк… открою, безрукий ты человек, ик». Мы с замиранием сердца наблюдали за ними из-за занавесок.
– Да что же это такое, – кипятился отец, – замок сломмался, что ли?
– Юра! – не вытерпев, мама высунулась в окно.
Папа с дядей Мишей одинаково выпятили грудь, подобрали попы и, напустив на себя независимый и по возможности трезвый вид, повернулись к дому передом, к гаражам задом. Долго пытались сфокусироваться на окне, из которого выглядывала мама. Наконец это им удалось. Папа пожевал губами и любезно отозвался:
– Чего тебе, женщ-щина?
– Посмотри направо!
– Зачем направо, настоящий муж-чина должен смотреть налево! – запетушился дядя Миша.
– А потому, настоящие мужчины, что наш гараж находится справа, а вы скребетесь в гараж двадцать девятой квартиры!
– Ничего мы не скребемся, мы покурить тут встали, – буркнул папа и достал из кармана пачку сигарет.
Они с дядей Мишей сначала демонстративно покурили и только потом открыли двери нашего гаража. Папа сел за руль, чтобы припарковать машину.
– Юра, – суетился перед капотом дядя Миша, – смотри мне в глаза, я тебе ук… указываю путь!
Мы в диком волнении наблюдали из-за штор, какие невероятные зигзаги выписывает отец, чтобы заехать в гараж. Дядя Миша метался между двумя лучами от горящих фар и указывал другу путь очами.
