– А может, ничего особенно ужасного и не было, – высказала предположение Энни с тем неожиданным проникновением в суть дела, которое никакой опыт не заменит. – По-моему, мелочи в жизни часто приносят больше вреда, чем крупные вещи. Марилла, ты, пожалуйста, не говори миссис Линд, что я была у мисс Лаванды. Она наверняка засыплет меня сотней вопросов, а мне это как-то не нравится. И мисс Лаванде тоже, если она об этом узнает.
– Смею предположить, Рэйчел это будет любопытно, – сказала Марилла, – хотя у нее сейчас нет столько времени интересоваться делами других, как раньше. Она сейчас здорово привязана к дому, из-за Томаса. И она сейчас в очень большом расстройстве, потому что начинает терять надежду, что ему будет лучше. Рэйчел останется в одиночестве, если что-то случится с Томасом. Дети все на западе, только Элиза в городе, но она мужа не любит.
Марилла из-за невнимания к местоимениям оклеветала Элизу, которая очень любила своего мужа.
– Рэйчел говорит, что если он возьмет себя в руки и напряжет волю то ему станет лучше. Но что толку просить рыбу заговорить? – продолжала Марилла. – Томас Линд никогда не отличался силой воли. До женитьбы им крутила мать, а затем за него взялась Рэйчел. Странно, как это он заболел, не спросив ее разрешения. Но тут я не стану говорить. Рэйчел была ему хорошей женой. Конечно, он ничего не делал без нее, это факт. Он был рожден, чтобы им управляли, и это его счастье, что он попал в руки такого хорошего управляющего, как Рэйчел. Он никогда ей не противоречил. И это спасало его от необходимости думать о чем бы то ни было. Дэви, ну что ты как уж крутишься!
– А что мне еще делать? – недовольным голосом ответил Дэви. – Есть мне уже больше нельзя, какая мне радость смотреть, как вы с Энни едите?
– Так, выходите с Дорой из-за стола и дайте курам пшенички, – приказала Марилла. – А ты, Дэви, смотри больше не выдергивай перья у белого петуха.
– Мне нужно было несколько перьев для индейского головного убора, – обиженно произнес Дэви. – У Милти Бултера вон какой шикарный есть. Перья ему мать дала, когда они зарезали старого белого индюка. Могли бы позволить мне выдернуть к этого петуха несколько штук. Если ему надо, он еще отрастит.
– Можешь взять на чердаке старый веник из перьев, – сказала Энни. – Помоем, покрасим в зеленый, красный, желтый цвет.
– Ты жутко портишь парня, – сказала Марилла, когда Дэви, сияя от счастью, вышел из-за стола следом за степенной Дорой. Система воспитания Мариллы шарахалась в разные стороны за прошедшие шесть лет, но она никогда не отказывалась от идеи, что нельзя ребенка баловать, позволяя исполнение большого числа его желаний.
– Все ребята в классе имеют индейские головные уборы, вот и Дэви хочет иметь, – возразила Энни. – Никогда не забуду, как мне хотелось иметь воздушные рукава, когда у всех девочек такие платья были. А Дэви этим не испортишь. Он становится лучше с каждым днем. Ты сравни его с тем, каким он был, когда появился у нас год назад.
– Он, конечно, уже не так балуется, с тех пор как пошел в школу, – признала Марилла. – Я думаю, он равняется по другим ребятам. Но вот что странно: у нас давно нет никаких известий от Ричарда Кита. Ни слова с мая-месяца.
– А я даже боюсь получать письма от него, – со вздохом промолвила Энни, принимаясь за мытье посуды. – Если мы получим письмо, я буду бояться открывать его, буду бояться, что он скажет, чтобы мы послали ребятишек к нему.
Месяц спустя письмо пришло-таки. Но не от Ричарда Кита. Один из его друзей написал, что Ричард Кит две недели назад умер от чахотки. Автор письма являлся его душеприказчиком и сообщал, что в соответствии с завещанием Марилле Катберт, как опекуну, оставлена сумма в две тысячи долларов для Дэвида и Доры Кит и они получают права на эту сумму по достижении оговоренного законодательством возраста или при вступлении в брак, а тем временем проценты от суммы надлежит использовать на содержание детей.
– Это очень нехорошо радоваться чему бы то ни было, связанному со смертью, – сдержанно сказала Энни. – Мне очень жаль бедного мистера Кита. Но я рада, что дети останутся с нами.
– А насчет денег это хорошее дело, – заметила практичная Марилла. – Я хотела бы не пользоваться процентами, но я не вижу, как мы обойдемся без них, ведь дети взрослеют. Аренда земли дает деньги только на содержание дома, а что касается твоих денег, то я сказала себе, что ни цента из них не пойдет на детей, ты и без того так много для них делаешь. Кстати, эта новая шляпка, которую ты купила Доре, нужна ей, как кошке второй хвост. Но теперь обстановка прояснилась, они обеспечены.
Дэви и Дора обрадовались, узнав, что они остаются жить в Зеленых Крышах «навсегда». Смерть дяди, которого они ни разу не видели, не могла испортить их радости. Только у Доры появились опасения.
– А дядю Ричарда похоронили? – шепотом поинтересовалась она у Энни.
– Да, дорогая, конечно.
– А он… он не… не как дядя Мирабель Коттон, а? – А потом более взволнованным шепотом: «Он не будет ходить по домам после этого, а, Энни?»
Глава 23
Роман мисс Лаванды
– Прогуляюсь-ка я, пожалуй, вечерком в Обитель Эха, – сказала Энни Марилле как-то в декабрьскую пятницу.
– Похоже, пойдет снег, – предупредила Марилла и покачал головой.
– Я успею туда до снега и, пожалуй, останусь на ночь. Диана не сможет пойти, у нее гости. Я уверена, мисс Лаванда будет ждать меня сегодня вечером. Я две недели не ходила к ней.
С того октябрьского дня Энни много раз ходила в Обитель Эха. Иногда они с Дианой ездили туда в объезд, иногда ходили пешком через лес. Когда Диана не могла пойти, Энни ходила одна. Между Энни и мисс Лавандой возникла та пламенная и помогающая обеим дружба, которая возможна только между женщиной, сохранившей свежесть молодости в душе и сердце, и девушкой, чье воображение и интуиция вполне компенсируют опыт. Энни наконец-то нашла настоящую «родственную душу», а Лаванда Льюис, которая «забыла мир, а мир ее забыл», с появлением Энни и Дианы в ее одинокой, уединенной мечтательной жизни приобщилась к здоровой радости и веселью внешнего мира, чего она бала лишена уже давно. С ними в маленьком каменном доме появилась атмосфера молодости и реальности. Шарлотта Четвертая приветствовала девушек неизменной широкой улыбкой пугающе широкой, какой могла улыбаться только Шарлотта. Она любила их и потому, что их любила ее обожаемая хозяйка, и потому, что что сама их любила. Никогда в этом доме не было столько радости и смеха, как в эту прекрасную, затянувшуюся осень, когда ноябрь казался вернувшимся октябрем, и даже декабрь пытался побаловать теплым солнечным светом и подражать летним туманам.
Но именно в этот день декабрь, казалось, вспомнил, что пора быть зиме, и сделался внезапно хмурым и задумчивым, тихим и безветренным, что предполагало снегопад. Тем не менее Энни с радостным настроением преодолевала серый лабиринт букового леса. Даже одна, она никогда не чувствовала себя в одиночестве, ее воображение собирало веселую компанию, и с каждым таким попутчиком она вела оживленную и претенциозную по содержанию беседу, более заумную и вычурную, чем в реальной жизни, где люди, к сожалению, иногда стараются словами лишь спрятать мысль. На собрании отборного круга воображаемых духов из компании Энни каждый говорил именно то, что она от него хотела услышать, и тем самым давал ей сказать то, что она хотела сказать. В сопровождении своей невидимой компании Энни преодолела лес и вышла к тропе под пихтами как раз в тот момент, когда на землю начали падать крупные пушистые хлопья снега.
