Фицрой тоже наконец сообразил, а Понсоменер даже не обратил внимания, блестит и пусть блестит, подумаешь, только Рундельштотт смотрит восторженно, даже про усталость на время забыл, все чародеи, женщины и сороки обожают блестящее.
В двух местах стены ущелья на огромной высоте соединены каменными мостами, совершенно бессмысленными и созданными точно не людьми, а хитроумной природой, кому, кроме птиц, нужен мост, на который не спуститься и не подняться? Вот уж искусство ради искусства, а человек все же тварь практичная, хоть и брешет насчет идеи, но за свои художества жаждет получить гонорар, да побольше, побольше…
Впечатление такое, что когда каменный пласт раскололся и стены начали раздвигаться, то были вязкие, как мокрая глина, даже как клей, а потом все вот так и застыло. Клейкие нити между стенами окаменели, хотя, понятно, это абсурд, но что в нашей жизни не абсурд?
Рундельштотт пару раз посмотрел на меня внимательно и, как мне показалось, насмешливо. Наконец сказал доброжелательно:
– Не ломай голову.
– Почему?
Он отмахнулся.
– Некоторые вещи нужно принимать такими, какие есть. Не доискиваясь.
– Понимаю, – ответил я задиристо, – почему здесь наука даже не просыпается. Мы, философы, все подвергаем сомнению, как сказал один из великих вождей угнетенного народа.
Он переспросил непонимающе:
– Какого-какого народа?
– Угнетенного, – пояснил я. – Народ всегда угнетенный, других не бывает. Если не угнетенный, то какой это народ? Даже не человеки, а так, черт-те что. Наверное, химеры какие-то. А когда есть угнетенный народ, то есть и угнетисты. Угнетатели, как говорят в народе.
Он поморщился.
– Ну да, если такие философы, то и народ такой. Далеко владения герцога? А то я знаю только направление.
– К сожалению, – ответил я, – далековато. Но близко. К.
– Понятно, – сказал он, – в таких случаях местные глерды часто принимают покровительство сюзеренов соседних королевств. Дескать, мы на окраине королевства, а когда короли дерутся, можно вообще отколоться и жить отдельным герцогством. А потом, глядишь, и королем себя объявить.
– Боюсь, – проронил я, – здесь еще хуже.
– Что может быть хуже?
– Антриас, – ответил я коротко, но Рундельштотт смотрел с непониманием, я пояснил без особой охоты: – Антриас – военный гений. Интуитивно ищет и находит новые методы войны. Я бы рискнул сказать, что он тоже Улучшатель, но только в стратегии войны и военных действий!..
– Нащупал что-то новое?
– Да, – подтвердил я. – Сейчас он создает основы гибридной войны.
– Какой-какой?
– Гибридной, – повторил я со вкусом. – Когда победу армии готовит пятая колонна мерзавцев, оппозиция королевы и сепаратистские настроения всяких там меньшинств, а то и просто бунтарей по натуре и недостаточному развитию коры головного мозга. А он их не просто подогревает…
– Разжигает?
Я сказал невесело:
– Все верно схватываете, мастер. Неужели везде все так одинаково? Хотя да, это же война, а что в ней нового?.. Именно разжигает и тратит на этот мерзкий процесс немалые деньги. Дабы потом отыграться и все вернуть стократ и с лихвой. Репарациями.
Фицрою надоело слушать непонятное, это Рундельштотт вцепился в меня, как голодный клещ в толстого и сытого щенка, начал засыпать вопросами. Среди бестолковых, к моему удивлению, попадались и дельные, я ощутил, что старый мастер начинает выстраивать некую новую систему понятий, странную и для него непривычную, но все же работающую.
– Ты… стратег, – проговорил он наконец с величайшим уважением. – Так все увязывать!
Мне стало неловко, я отмахнулся.
– Мастер, таких стратегов на монетку кучка. Не вздумайте рассчитывать на меня, как на стратега. Из меня даже тактик никакой.
– В самом деле?
– Только в одиночном бою, – подтвердил я, – но и там не сразу соображаю… Торможу чаще, чем хотелось бы.
– А хотелось?
– Нет, – буркнул я, – так говорится. Хотя не знаю, почему. Так что будем учиться все вместе.
Он кивнул, заговорил об Антриасе, я в ответ как мог популярно рассказал о благоприятной на определенном этапе роли самовластия, когда самодурство многих мелких корольков ограничено железной властью одного самодура. Один самодур лучше, это всегда расцвет культуры, архитектуры и всего, что зовется прогрессом, но потом, конечно…
– Ладно-ладно, – прервал он, – дальше вообще, чувствую, пойдут страшные вещи.
– Так как создавать вино? – спросил я тут же. – Чтобы надолго?
Он поморщился.
– Планируешь создавать запасы? Не зная, где завтра ночевать будешь?
Понсоменер остановился впереди, обычно так привлекает внимание таких ротозеев, как мы, иначе можем проехать и не заметить что-то необычное.
Когда мы приблизились, лошадь Рундельштотта вздернула голову и, насторожив уши, тревожно ржанула. Я в беспокойстве оглянулся, еще одна из наших запасных повернула голову в сторону дальних кустов.
Понсоменер сказал несколько напряженно:
– Там за кустами люди!.. И у них кровь на топорах!
– Быстро в круг, – велел Фицрой. – Не совсем хорошо, что вон те заросли подступили близко.
Я поднялся во весь рост, прокричал:
– Эй, мы видим вас!.. Кто бы вы ни были, но вам лучше поискать другую добычу!
Рундельштотт пробормотал:
– Нехорошо. А другие чем виноваты?
– Другие пусть сами, – огрызнулся я. – Эволюционный отбор!
Кусты распахнулись сразу в десятке мест, в нашу сторону ринулись с дикими воплями крепкие мужики с топорами в руках. Я машинально отметил, что Понсоменер как-то угадал, ни у одного ни меча, ни ножа, у двух передних кровь на лезвиях.
Фицрой крикнул:
– И это все?
Понсоменер выхватил стрелу из тулы, я увидел только стремительное движение, как он накладывает стрелу на тетиву, щелчок, и вторая стрела на тетиве… Щелк, щелк, щелк – четыре стрелы в воздухе, но разбойники не успели сделать второй шаг, как четверо передних пошатнулись, роняя топоры и хватаясь за древка вонзившихся стрел.
Фицрой заорал оскорбленно и прыгнул вперед, размахивая мечом.
Рундельштотт чуть пригнулся, губы шевелятся, мне показалось, что старый чародей спокоен, то ли успел приготовить защитное заклятие, то ли уверен, что справимся.
Я пригнулся тоже, руки изготовил в позицию для стрельбы. Рундельштотт осторожно шагнул вперед.
– Там еще пятеро. Странно, как будто чего-то ждут…
– И спрятались хреново, – согласился я.
