– А-а, – протянул он, – а я уж подумал, промахиваешься.
– Я? – спросил я с изумлением. – С чего бы?.. Это же элемент игры! Снайперство – высокое искусство, а профессия киллера давно стала эталоном красивой жизни. Разве мы с тобой не искусствоведы в штатском?
Он проворчал:
– Ничего не понял.
– И не надо, – заверил я. – Освобождая головной мозг от всякой ерунды, готов туда складировать вечное, важное, ценное, что подороже.
Третья пуля ушла тоже мимо, но четвертая все-таки задела древко, я видел, как содрогнулось, а на держаке слева появились глубокая канавка.
Приободрившись, я вручную ввел поправку, припал к окуляру, но тут древко под напором ветерка переломилось, но не повисло, а, красиво ныряя в воздушных волнах, пошло вниз.
Фицрой вскрикнул:
– А-а, знамя упало!.. Прямо на крыльцо донжона!..
– Правда? – спросил я. – Кто бы подумал? И чего это оно вот так раз и само…
– Дурное какое-то, – согласился он. – Или колдовство. Что теперь? Когда падает знамя – это дурной знак!
– Доставай вино, – велел я. – И не делай вид, что в твоем мешке был только бинокль.
Он ухмыльнулся.
– И как ты сумел заметить всего один бурдюк? Глазастый.
Я с удивлением смотрел, как он вытащил помимо небольшого раздутого бурдюка еще и две серебряные чаши с затейливой чеканкой.
– Хорошо живешь, – заметил я. – Удобства ему подавай. Сибарит. Изнежун!
– Если вся жизнь в переездах, – возразил он, – то почему нет?
Я смотрел, как лихо наполняет чашу до краев и, не пролив ни капли, протянул мне.
– Долго ждать?
– Не думаю, – ответил я. – Почти уверен, что знамя попробуют повесить снова. И сразу же, раз уж плохая примета.
Он налил себе, отпил чуть, но то и дело подносил бинокль к глазам и смотрел между кустами на далекую крепость.
Я осушил до половины, другой рукой нащупывая в мешке завернутое в чистую тряпицу вяленое мясо, по моей прикидке, успею плотно и неспешно перекусить, а Фицрой торопливым шепотом сообщал, что вот знамя подняли, все мечутся, как муравьи по горячей сковородке, морды тупые, а глаза выпученные, идиоты вообще во всем видят дурные знаки, а это не дурной знак, а всего лишь дурная примета…
– Как насчет знатных? – поинтересовался я.
– Уже, – сообщил он. – Похоже, это они и велели принести другое знамя… так и есть, несут! Видишь, как я все предвижу?.. Ага, сунули молодым парням и чуть ли не пинками гонят их наверх, а у тех морды шире задниц…
Я дожевывал мясо, Фицрой торопливо сообщал, что молодые да шустрые уже взобрались на самый верх, один лезет по скобам на шпиль, вот уже почти привязывает…
– Пусть привязывает, – пробурчал я с набитым ртом. – Да покрепче.
– Ну сколько можно жрать!.. – сказал он в нетерпении. – Ты бы видел, как они боялись!
– А теперь?
– Не поверишь, повеселели!
– Решили, – предположил я, – что ветер сильный… Или древко червяки изгрызли.
– Их жуки грызут, – поправил он победно.
– Хорошо смеется тот, – пробормотал я, – кто стреляет последним…
Он сказал настойчиво:
– Вставай, кабан! И так все пожрал, сиротам не останется!
– У тебя, сиротки, – сообщил я, – скоро морда лопнет от нашей трудной жизни. Ладно, щас посмотрим…
Через оптический прицел хорошо видно, как красиво трепещет на ветру знамя, как ярко блестит под солнцем каменный шпиль. Я, еще когда жевал, обмусоливал новую идею и теперь молча лег, прицелился.
Фицрой следил жадно, а после выстрела сказал разочарованно:
– Снова мимо!
– Не скажи, – ответил я. – Посмотри ниже…
Пока он искал, на что смотреть, я выстрелил, целясь в то же место, не попал, но пуля легла на ладонь правее. Осколки камня брызнули во все стороны, красиво искрясь на солнце.
Фицрой охнул.
– Так вот ты куда…
– Понял?
Третья пуля смачно ударила в камень, брызнули мелкие крошки, превращаясь в облачко пыли. Шпиль вздрогнул, грузно просел, а затем рухнул, ударившись в барьер смотровой площадки. Обломки посыпались во двор.
Там началась суета, как жаль, крики не слышно. Кого-то прибило, кого-то покалечило, а когда камнепад закончился, народ начал с опаской высовываться из окон и дверей и, выворачивая шеи, с недоумением смотреть вверх.
Фицрой почти завизжал ликующе:
– Ты смотри, смотри на их рожи!.. Ох, и аппетит у меня сегодня будет. И счастливый крепкий сон.
– А как же без баб?
Он отмахнулся.
– Какие бабы, когда такое!.. Бабы все просто бабы, а здесь красота!.. Будешь еще?
– Надо, – ответил я со вздохом. – Культура согласных ведет, несогласных тащит мордой по земле, а то и по битому камню. Милосердие обязывает быть жестокими. Давай еще по чаше, а потом закончим…
Он разлил по кубкам вино, спросил неожиданно:
– Когда вернемся, чем займешься?
– В Дронтарию?
Он изумился:
– Разве мы теперь не дронтарцы?
– Океаном займемся, – ответил я серьезно. – А ты что думал?.. Нет, бабы подождут. У нас ситуация просто уникальная, не воспользоваться глупо… Понимаешь, в океане наверняка сотни и тысячи островов, больших и малых… Да что там островов, там могут разместиться десятки континентов!.. А кто первый, того и тапки. У нас земли может быть побольше, чем здесь у всех местных королей.
Он смотрел блестящими глазами, не сразу перевел дыхание.
– Ты… у тебя и размах…
– Не земли важны, – сказал я серьезно. – У кого земли, у того и закон. Можно сразу начинать выстраивать рай на земле!.. Ну, для начала посадить дерево познания Добра и Зла…
– Чего-чего?
Я отмахнулся.
– Да это шуточка такая. Имею в виду, не бороться с людьми, насаждая разумное, доброе, вечное, а попробовать с самого начала.
Он поинтересовался скептически:
– Людей где брать? Если из Дронтарии перевозить, то те уже привыкли к старым обычаям. Если местных… Кстати, а вдруг там на островах уже обитают, да еще такие, что нас порвут голыми руками?
Я пробормотал:
– Прибудем к их берегам, увидим, кто кого порвет…
– Ты наш миротворец, – сказал он в восторге. – Что-то мне гуманизм и твое человеколюбие нравятся все больше!
Я взял трубку прицела, одним движением отстегнув ее от винтовки, поднес к глазу.
На башне толпятся люди в богатых одеяниях, точно знатные глерды, а еще двое простых рабочих, тоже судя по одежке. Один держит в руках знамя, глерд объясняет ему что-то, тыкая пальцем в сторону изуродованной верхушки каменного шпиля.
