Понсоменер сказал ровно:
– Оседлаю коней.
– Мои старые мешки, – сказал я, – повезет Фицрой. Те, что я принес сегодня, погрузи на моего запасного.
– Хорошо, – ответил он бесстрастно.
Фицрой собрал чаши и аккуратно завернул в скатерку, а Рундельштотт тяжело поднялся, опираясь на посох.
– Ох, как хорошо сидеть…
– Нужен ковер-самолет, – сказал я. – Не придумали еще?.. Тогда групповое перемещение. Вон маги могут!.. Когда видишь, как они делают, то хоть и не слишком завистливый, но все-таки…
Рундельштотт пробормотал:
– У тебя все впереди. Возможности у тебя… гм… хоть и дикие. Ладно, чем скорее отправимся, тем быстрее.
Понсоменер вскинул на спину своего коня седло, оглянулся на меня.
– Вернемся на прежнюю дорогу?
– Ну да, – ответил я. – Там привычно, дорога накатанная… А что?
– Отсюда можно по прямой, – сообщил он. – В Дронтарию. На пару дней быстрее. И хотя не спешим…
– Как это не спешим? – оборвал я. – Мы спешим жить!.. Веди, Сусанин.
Фицрой сказал бодро:
– Новые дороги – новые люди!
– И новые приключения, – пробормотал Рундельштотт неодобрительно. – Когда вы поймете, что их лучше избегать?
Глава 15
У Понсоменера чутье, как у птицы, что за тысячи миль через полгода возвращается из чужих краев прямо в родное гнездо. Едва только отъехали от нашей поляны, как отыскал довольно сносную, хоть и заброшенную, дорогу в сторону юга.
Некоторое время двигались по двое, потом дорога сузилась, и снова Понсоменер далеко впереди, за ним я и Фицрой, а Рундельштотт то в самом хвосте, то мы его пропускаем в середину, следуя знаменитому приказу Наполеона «Ученых и ослов в середину!».
Лесистая равнина сменилась холмами, но и там ни сел, ни деревень, хотя прекрасная земля, строевой лес, небольшие озера с чистейшей водой, быстрые и полноводные ручьи, а также множество самой разной дичи от кабанов и оленей до гусей и перепелок.
Фицрой то и дело подчеркивает, какой он охотник, подшибая из лука больших жирных птиц, но я замечал ухмылку Понсоменера, тот скромно помалкивает.
Что-то в этом Понсоменере тревожит, хотя он постоянно доказывает своими поступками преданность нашей группе, однако все равно не могу избавиться от некой смутной неуверенности. Он держится так, словно бывал и в этой долине, однако же все равно я вижу простого молодого мужика. Такие никогда не покидают деревни, живут так же, как их домашний скот, ни о чем особом не помышляют.
Да, именно, Понсоменер как раз таков, ни о чем своем не помышляет. Он идет с нами и служит нам, а для себя за все время ничего не сделал и даже не выказал никаких желаний, что тоже странно и неестественно.
Дорога петляет, поворачивает, делает сумасшедшие развороты, а Фицрой, похоже, перестал соображать, в какую сторону едем, взмолился:
– А нельзя ли напрямик?
– Вообще-то можно, – ответил Рундельштотт, – и даже очень желательно, но здесь, увы, нельзя.
– Почему?
– Справа болото, – сообщил Рундельштотт, – лучше даже не пробовать, слева обрыв. Понсоменер?
Понсоменер подтвердил:
– Совершенно точно, мастер.
– Уже и старый колдун лучше видит дорогу, – сказал Фицрой с тоской. – Что со мной не так?..
– Ты горожанин, – сказал я с сочувствием. – Столичная штучка. Привык к дворцам, толпам слуг, угодливым придворным, толстым бабам, кислому вину… Хотя я вообще-то люблю толстых тоже. Но вино предпочитаю сладкое.
– Эй-эй, – прервал он. – Ты чего мне присобачиваешь?.. Какие толпы слуг? Забыл, где мы с тобой познакомились?
– Орлам случается и ниже кур спускаться, – ответил я многозначительно, – но курам никогда до облак не подняться… орел ты наш сизоносый. Это что там впереди?
Понсоменер, что как будто ждал вопроса, придержал коня и, когда догнали, сказал кратко:
– Город мертв. Я о нем ничего не знаю… почти. Разве что наш мастер?
Кони несут нас бодрой трусцой, а с каждым шагом я видел, что это в самом деле целый город. Заброшенный, пустой, покинутый жителями, и чем ближе подъезжаем к арке городских ворот, тем с большим холодком непонятного страха понимаю, что случилось это не вчера или даже не год-два назад.
Город вызывающе смотрит в небо острыми башенками, стена как новенькая, хотя на месте ворот дыра, а когда проезжали между каменными столбами, рассмотрел под конскими копытами не только труху сгнившего дерева, но и ржавчину от железных запоров.
Камень уцелел, как под копытами, где ни одна плита не треснула, не сдвинулась, так и в стенах самих домов, массивных и мрачных в своей уверенности всегда быть и вечно ждать, когда хозяева вернутся.
Фицрой сказал с нервным смешком:
– Город что, сам за собой присматривает?
Рундельштотт обронил:
– Строили на века… даже на тысячи лет. Раньше умели.
Я трусливо осматривался, чувствуя себя тревожно, и не понять почему, если город пуст. Может быть, потому я весь в мурашках, что город выстроен, как говорит Рундельштотт, сотни, если не тысячи, лет тому, выстроен так основательно, как будут строить разве что через несколько сотен лет?
Понсоменер оглянулся, глаза стали темными.
– Здесь живут, – обронил он кратко. – Но не люди.
– А кто? – спросил я.
Он даже не пожал плечами, голос прозвучал так же ровно:
– Не знаю. Просто чувствую.
Рундельштотт взглянул на меня испытующе.
– Юджин, ты тоже что-то замечаешь, так?
– Не знаю, – огрызнулся я. – Не знаю, что чувствую, но мне здесь не по себе! Давайте быстрее отсюда.
Едва выбрались, как прямая дорога тут же потеряла серьезность и снова начала метаться из стороны в сторону, подобная даже не змейке, а ленточке на ветру, что ежесекундно меняет направление. Я даже оглянулся разок, проверил, не ушла ли в сторону, заманив нас в дебри.
В небе тучи, странно и страшно плывут жутко фиолетовые на исполинском оранжевом солнце в треть небосклона, ветер набрасывается то справа, то слева, даже Фицрой прикрывается шляпой, а Рундельштотт набросил на голову капюшон плаща.
Понсоменер сказал вполголоса:
– Там впереди человек. На холме.
– Охотник? – спросил Фицрой.
Понсоменер покачал головой.
– Наблюдает за нами.
Фицрой начал всматриваться, Рундельштотт проворчал:
– Ничего удивительного. Если Антриас готовится к вторжению, он должен обезопасить все пути. Конные отряды должны быть разосланы во все стороны. Он на коне?
