– Кремнийорганическая жизнь, – ответил я, – вполне, вполне… Один брошенный камень может разнести корабль в щепки. Такое где-то было, не помню… А что с того, что сейчас их перенесло на сушу?.. Дураки не меняются… Всем держаться подальше!
На меня посматривали в недоумении, но спорить не решились, а Понсоменер уже и вовсе почти забыл о каменных гигантах, как только отъехал от них на безопасное расстояние.
Я старался не смотреть в их сторону, хотя практически ощутил, как двое из гигантов шевельнулись, медленно шагнули в нашу сторону. Один остановился, взял в лапы камень, второй поднял с усилием целую скалу…
Не выдержав, я в испуге оглянулся. Спертое в груди дыхание вырвалось на свободу с натужным всхлипом. Каменные статуи на местах в нишах, ни одна даже не повернула голову в нашу сторону.
На меня посматривают с беспокойством, Фицрой наконец вздохнул глубоко-глубоко, словно не дышал все это время, сказал дрожащим голосом:
– В прошлый раз, значит, ты к таким подплывал сдуру на корабле, а они промахнулись, да?
Я огрызнулся:
– При чем тут я? Это я в старых книгах читал!.. Я вообще-то грамотный и начитанный!
Он сказал понимающе:
– Ну да, конечно. Это ты сидел и читал, ага. Так я и поверил.
Я покосился на глядящих в нашу стороны с подозрением Рундельштотта и даже Понсоменера. На их лицах крупными буквами написано то, что сказал Фицрой: «Рассказывай-рассказывай, что это не ты плавал, не ускользал под градом скал, что бросают такие вот гиганты…»
– Да что вы все, – сказал я недовольно. – Не возлагайте на меня слишком уж надежд!.. Я не ослик, все не повезу!.. Даже если смог бы. Я еще и ленивый, это прерогатива человека интеллигентного и мыслящего. Чем человек интеллигентнее, тем он больший бездельник и больше требует от власти и правительства!.. Так что вперед и мимо!.. Думаю, этот мирок скоро исчезнет.
Все промолчали, только Рундельштотт поинтересовался:
– Почему?
– Задавят, – пояснил я коротко. – Здесь все примитивное, а покрытосеменные намного живучее. И млекопитающие, как и птицы… просто сюда еще не слишком вторгаются. Хвощи и плауны, как и гигантские папоротники – это не еда даже для оленей, а то бы уже сожрали, а динозавры передохли бы с голоду.
Рундельштотт указал под ноги.
– Ты говоришь о таких?
Я мазнул взглядом по одиноко растущему одуванчику.
– Точно. Семечко занесло сюда ветром, а теперь вырастет и уже отсюда будет засевать… вытесняя примитивные хвощи и плауны. Следующее поколение уже не увидит на этой земле ничего необычного.
Впереди густой влажный туман скрыл землю, странное ощущение, будто облака отяжелели и опустились на траву. Мы мчались по лесной дороге, там торчащие из молочного киселя кусты выглядят вообще чудовищно, и только с восходом оранжевого солнца все это начало таять, растворяться, разве что среди веток остались застрявшие, словно вата, клочья.
– Похоже, – сказал я с облегчением, – мы ту Зачарованную Зону миновали. Как хорошо! И такую длинную петлю срезали.
Фицрой буркнул:
– Да еще на землях гуцаров. Даже не знаю…
– Чего? – спросил я.
– Хорошо или нет, – заметил он меланхолично, – что не подрались с ними?
– Мы уже дрались, – напомнил я.
– Но не в этом составе!
Рундельштотт некоторое время ехал с Понсоменером, теперь отстал, сказал успокаивающим голосом:
– Половину земель гуцаров миновали! Осталось немного…
– Немного, – откликнулся Фицрой сердито, – половина!
– Меньшая половина, – уточнил Рундельштотт, видимо, у чародеев есть большая и меньшая половины, – так что уже скоро.
Понсоменер некоторое время помалкивал, просто едет и едет впереди, но когда заговорил в своей обычной спокойной манере, мороз пробежал не только по моей шкуре:
– Вон там впереди справа от дороги засада… Сразу за кустами прячутся люди.
– Много? – спросил Фицрой небрежно и, явно красуясь, как бы нехотя потащил из ножен меч.
– Много, – подтвердил Понсоменер.
– Человек десять?
– Больше, – ответил Понсоменер. – Точно не скажу, не знаю…
Я вчувствовался, ветерок от нас, запахи не уловить, сказал настороженно:
– Останавливаемся! Ну?
Все настороженно смотрели в сторону кустов, никто не заметил, как в моих ладонях появились рукояти пистолетов. Сцепив челюсти, я открыл стрельбу по кустам, Фицрой дернулся от неожиданности и отпрыгнул в сторону.
Пошел треск, щелчки, на землю начали падать сучья, посыпались листья, одна за другой повалились толстые ветви, перерубленные пулями.
Фицрой и Понсоменер с мечами в руках встали рядом со мной, закрывая спинами Рундельштотта. За кустами раздались крики, стоны, наконец ветви распахнулись сразу в трех местах, в нашу сторону ринулись здоровенные лохматые люди в шкурах и с копьями в руках.
Но до нас еще два десятка шагов, неожиданного нападения не получилось, я хладнокровно всаживал пули, пока все отважные, что в передних рядах, не рухнули на дорогу.
Кто-то попытался попятиться, но и тех пули достали в спины. Я прекратил стрельбу, но пистолеты не опустил, вслушивался, пока Понсоменер не проговорил:
– Больше никого… Если кто и уцелел, то сбежал…
– Никто не сбежал, – уточнил Рундельштотт. – Это гуцары.
– И что? – спросил Фицрой.
– У них нет понятия бегства, – пояснил Рундельштотт. – Но есть понятие стыда. И потери чести.
Я проворчал:
– В шкурах, а тоже мне о чести…
– Шкуры, – сказал Рундельштотт знающе, – это их спесь. У них хватает одежды. А это так… чтобы выглядеть страшнее.
– Понятно, – обронил я. – Борьба за самобытность. Национальная одежда. Петухи на рубахах…
Мой конь медленно двигался по краю дороги, стараясь не наступать на еще теплые тела. Фицрой по-прежнему с мечом в руке двинулся следом, а Понсоменер убрал клинок и, словно ничего не произошло, дела житейские, снова выехал вперед.
Вскоре кусты у дороги исчезли, а затем нехотя отступили и деревья. Открылась во всей грозной красе далекая темная стена из черного с серыми прожилками камня.
Я рассмотрел на поверхности полустертые временем странные знаки. Рундельштотт перехватил мой взгляд, покачал головой.
– Даже не смотри.
– Почему?
– В ответ будут смотреть на тебя, – предупредил он, – а это не для всех проходит бесследно.
Фицрой сказал с видом знатока:
– Старая магия! Я слыхал о такой. Никто не знает, как она работает.
