– А меня почему никогда не зовешь помогать?
– Потому что примерно догадываюсь, что может однажды вывалиться на наши бедные головы из прорех, проделанных в небе твоими руками – за компанию с чистым потусторонним светом, или даже вместо него. И совсем не уверен, что так уж хочу проверить, насколько я проницателен. Во всяком случае, не сейчас. И вряд ли в ближайшие годы.
– Да ладно тебе, – польщенно ухмыляюсь я. – По-моему, ты преувеличиваешь мои достоинства.
– К сожалению, вряд ли. Лучше смотри, что будет сейчас.
И поджигает небесный лоскут. Говорит, сияя от удовольствия:
– Это называется «безотходное производство». Если уж тебе в руки попала порция неба, глупо не приготовить из нее что-нибудь вкусное и полезное. Например, легкий воздушный коктейль. Небесный пепел, который сейчас любезно подхватит западный ветер и будет носить над городом, закручивая в причудливые спирали, полностью растворяется в воздухе за двенадцать часов темноты. И после этого в голову всякого, кто вдохнет полной грудью, лезут шальные, вдохновенные мысли, ненадолго отменяющие привычный навязчивый страх перед всем, что хоть немного похоже на настоящую жизнь.
– Ого. Какая нужная штука!
– Рад, что ты одобряешь. И еще раз спасибо, что устроил для нас эту длинную ночь. Обычно мне удается замешивать коктейль из ветра и небесного пепла только с поздней осени до середины весны, а действует он в полную силу всего-то до новой луны. Вот и считай, как долго приходится без него обходиться. А это не дело, жизнь должна торжествовать над робостью небытия повсеместно, без перебоев, всегда, иначе я не играю… Эй, о чем ты задумался?
– О том, что на твоем месте я бы попробовал замесить коктейль покрепче. Чтобы шальные, как ты выражаешься, мысли застревали в головах надолго. Краткий миг вдохновенной отваги – очень уж мало. Слишком легко отмахнуться, сделать вид, будто ничего не случилось. Да вообще не заметить – это проще простого, сам когда-то вот так же упорно не замечал. До сих пор содрогаюсь, представляя, что так могло быть всю жизнь.
– С одной стороны, твоя правда. А с другой, на то и дана человеку свобода воли, чтобы практически ежесекундно делать этот выбор, естественный, как дыхание: было, не было? И если все-таки было, то что именно? И с кем оно было? Со мной? А кто это – «я»? И как поступить с этим опытом: запомнить? Заплакать? Забыть? Или жить теперь так, словно иначе вообще не бывает? Непростая работа, но в рай силком не затащишь. Особенно в тот, что на первый взгляд совсем не похож на рай. Разве только на чертоги Одина, где радость – вечная битва.
– Ладно, – вздыхаю я. – С тобой не поспоришь. Значит, фокус с затянувшейся ночью придется устраивать почаще, я это учту. С другой стороны, оно и неплохо: нескольких лет не пройдет, как все горожане привыкнут, что иногда среда наступает сразу после понедельника. Ну или воскресенье после пятницы.
– А вот это было бы очень жестоко – отобрать у людей выходной.
– Совершенно согласен. Но иногда во мне просыпается лютый злодей.
– Надо думать, с похмелья, – ухмыляется Нёхиси.
Похоже, опустошенную флягу он мне теперь до конца времен будет припоминать.
– Идем, – говорит Нёхиси и нетерпеливо тянет меня за рукав, как ребенок. – У нас еще куча дел! И кроме того, следы.
– Что – следы?
– Чем больше мы сегодня пройдем, тем больше следов оставим. Тем больше шансов у горожан случайно на них наступить. Знаешь, что бывает, когда человек наступает на наши следы, оставленные, пока мы бродим по городу в темноте?
– Понятия не имею.
– В этот момент он смотрит на мир нашими глазами. И видит все, что мы видим. И слышит, и ощущает. Недолго, конечно, пока не сойдет со следа, а люди вечно куда-то спешат. Но слушай! Даже доля секунды это настолько лучше, чем ничего, что торговаться не стану. Просто буду гулять побольше, когда на это есть время. Например, как сегодня – самая длинная в мире летняя ночь.
– Надо же! А я-то, дурак, вечно хожу, не касаясь земли. Вот и сейчас на радостях…
– Да ладно тебе, – великодушно отмахивается Нёхиси. – Ни в чем себе не отказывай, я, если что, натопчу за двоих.
Мы еще очень долго ходим по городу, по всем его улицам и переулкам, гладим стены домов, которые нуждаются в ласке не меньше, чем кошки, чертим на входных дверях злые охранные знаки, чтобы незваные хищные гости, которых всегда полно в пограничных городах вроде нашего, за всеми не уследишь, сразу видели, что входа здесь нет и шли восвояси, пересекаем мосты, и Нёхиси загибает их тайные вечные тени так, чтобы соединились концы, потому что мост, который связывает только два речных берега и ничего больше, лишен сокровенного смысла, а без сокровенного смысла, как ни крути, долго не простоишь.
Мы смешиваем свое дыхание с теплым фонарным светом и плетем из него сети счастливых случайностей, развешиваем их где ни попадя, практически наугад – на площадях, в узких переулках, в проходных дворах и, по моей специальной просьбе, среди полосатых тентов любимых мною летних кафе. Пока наши сети целы, в этом городе будет происходить гораздо больше своевременных встреч, судьбоносных бесед с незнакомцами и роковых совпадений, чем обычно бывает, а когда они прохудятся, ничего не попишешь, придется плести новые. К счастью, к этой работе Нёхиси меня допускает, а я как раз успел соскучиться по простому ручному труду.
Мы чертим невидимые колдовские круги, случайно оказавшись внутри которых, всякий человек вдруг оказывается наедине с собой – таким, каков есть; многие, я знаю, считают такие места опасными и убегают оттуда, сломя голову, а потом годами обходят их стороной, но тут уж ничего не поделаешь. Не всякий дар может быть принят, но это не означает, что не следует ничего дарить. Собственно, круги чертит Нёхиси, что-что, а свой зеркальный карандаш он мне в руки не даст ни за какие коврижки, зато места выбираю я. Ну как, выбираю, просто иду на их зов, они мне всегда очень рады, чуют родственную душу; многие говорят, что я сам – тот еще колдовской круг, при встрече со мной никому не удается привычно притворяться кем-то другим. Думаю, именно это стало причиной упорных слухов о моем тяжелом характере; иных я, во всяком случае, не могу сочинить.
Мы – благословенна будь эта почти бесконечная ночь – никуда не спеша, подолгу стоим под чужими темными окнами, разглядывая сновидения наших горожан. Можно сколько угодно сетовать на них днем, наяву, но справедливости ради следует признать, что становясь сновидцами, простые виленские обыватели показывают такой высокий уровень мастерства, что даже после совсем короткого рейда обычно уносишь с собой целый мешок сновидений, пригодных к немедленному овеществлению в какой-нибудь из дружественных реальностей, а в пригоршне пару-тройку таких, какие даже смутно помнить не рекомендуется – никому, кроме нас двоих, милосердных похитителей чужих кошмаров; практика показывает, что даже самые жуткие сны вполне годятся для растопки камина в дождливые дни, а мой домашний огонь свое дело знает. От него до сих пор ни один кошмар не ушел живым.
