Шершавый язык скользнул по ладони.
— И не подлизывайся! Все одно закачу… я, между прочим, женщина. У меня, между прочим, нервы…
Она все-таки разрыдалась. Уткнулась в горячую чешуйчатую шею и разрыдалась. А что еще оставалось делать? Нервы… и женщина.
Женщина с нервами — это опасно.
Лихо тихонько поскуливал, и почему-то это лишь добавило слез.
Обеденный зал был огромен. И форму имел круглую. Потолок его поднимался куполом, и оттого, что купол этот терялся во мраке, намалеванные золотою краской звезды гляделись почти настоящими.
Луна вот повисла на цепи, покачивается, поблескивает медным боком.
И полсотни восковых свечей отражаются в этой полированной меди, точно в зеркале.
Пол наборный.
Длинный стол.
Шандалы с теми же свечами. И охота ему так тратиться? Небось свечи по нынешним временам недешевы… и ненаследный князь отвлекся даже, пытаясь сообразить, где это упырь вообще свечи взял. Хозяин же, к ужину сменивший один диковинный наряд на другой, не менее диковинный, из лилового атласа, приветствовал Себастьяна поклоном.
— Премного рад видеть вас…
— В качестве кого? — Себастьян потер шею и подумал, что, может, поспешил с мытием-то. Грязь, конечно, приятных ощущений не доставляет, да только уж лучше она, нежели этот вежливый упырь.
— В качестве гостя. — Губы Владислава дрогнули. — Ваши спутники…
— Беседуют.
— Понимаю.
И молчание воцарилось. Себастьян изо всех сил делал вид, что ему дюже интересна обстановка, к примеру, стол этот массивный, за который сотню человек усадить можно…
— Полторы, — поправил Владислав. — Он рассчитан на полторы сотни.
— А вы… — Себастьян коснулся виска.
— Иногда случается. Простите, я не всегда способен контролировать эту свою особенность, тем паче в присутствии эмоциональных людей.
— А я, значит…
— Сверх меры. Полагаю, сие есть исключительное свойство натуры метаморфа. Мне прежде доводилось сталкиваться с подобными вам… существами. Я все ж полагаю, что причислять метаморфа к истинным людям не совсем верно…
— Истинным?
— Не желаете ли вина? — Владислав указал на низенький столик с бутылками. Это ж надо, какая нечеловеческая предупредительность. — Красное, белое… розовое… но, признаться, не люблю. Мадера неплоха… портвейн…
— А вода?
— И вода имеется. Привыкли мыслить трезво?
— Есть такое. — Стакан с водой Себастьян обнюхал, но ничего не почуял. Собственная подозрительность и самому-то смешной казалась. Небось пожелай Владислав зла, не стал бы с сервировкою стола возиться… скатерочки, серебро… интересно выходит. Упыри-то серебра не жалуют, а у этого, значит, воспитание верх над натурой взяло.
— Понимаю… но, быть может, продолжим нашу беседу в месте… более для бесед подходящем? Раз уж ваши спутники задерживаются.
— Воссоединение семьи — дело небыстрое. — Себастьян покосился на дверь, которая оставалась запертой. Конечно, хотелось думать, что Лихо подоспеет, ежели вдруг у хозяина этого престранного местечка закончатся вдруг запасы вежливости, но…
Владислав поклонился.
И бутылку прихватил не то с мадерой, не то с портвейном. А помнится, в умных книгах писали, что вкусовые рецепторы упырей быстро регрессируют, в результате чего оный упырь только и способен, что кровь от некрови отличить.
Себастьян сунул мизинец в ухо, пытаясь отрешиться от этого не самого нужного в нынешних обстоятельствах знания.
Идти?
Остаться?
Двери распахнуты, дружелюбненько так, завлекающе даже… комната видна, с камином, с огнем живым в этом камине. С креслами, одно из которых Владислав занял. А второе, стало быть, для Себастьяна.
Любопытство боролось со здравым смыслом и одержало сокрушительную победу.
— Истинные люди, значит?
— Я сам выдумал этот термин. — Владислав пил из горлышка, что несколько не вязалось с прошлым его образом, но не Себастьяну замечания делать. — Обратите внимание, сколь многообразен род людской… Зачем они были такими созданы?
— Никогда не задумывался.
— Врете. Все задумывались. Так или иначе. Я пришел к выводу, что все это многообразие… оно помогает людям выжить. Поверьте, сейчас мир стал намного… чище. Во времена моей молодости он был…
— Грязней?
— Если можно так выразиться. — Владислав наклонил бутылку, позволяя вину вытекать тоненькой струйкой. — Кровавей… вы ведь желаете поговорить не о людях, верно? Обо мне. Убедиться, что мне можно доверять. Хотя, видит Вотан, я не знаю, что именно способно вас убедить. А потому… я просто расскажу вам, как стал тем, кем являюсь ныне. И дальше вы сами решите, на что я способен…
— Вы не упырь.
— Нет. Полагаю, меня можно отнести к носфератам. Существам, некогда населявшим наш мир во множестве, но истребленных еще в Смутные времена… и это странно…
Он обратил взор на огонь.
Белолицый.
Неживой. Себастьян точно знал, что неживой, но и мертвым Владислава назвать язык не поворачивался.
— Давным-давно… задолго до моего рождения люди делили мир с теми, кого нынче называют нежитью…
— Это будет сказка?
— Страшная, — уточнил Владислав, разглядывая лужу.
Красная на белом ковре.
Зловеще.
— Ничего не имею против страшных сказок. Если только не участвовать…
Вид лужи не вызывал отвращения, быть может, потому как происхождение ее было точно известно Себастьяну.
— Я родился в Шегешваре… думаю, это вам ни о чем не скажет. Маленький городок в Валахии… по тем временам обыкновенный, разве что вольный, но сие происходило единственно оттого, что глава его был хитроумным человеком, умел ладить что с Венхрским крулем, что с иными володарями.
Владислав смежил веки.
— Я уже почти и не помню той своей жизни… мать, отец… отца моего тоже звали Владиславом. В его роду существовал такой обычай — передавать свое имя сыну. Старшему. Но матушка моя, которая его весьма любила, уговорила назвать первенца Яношем… после сказали, что имя принесло брату несчастье. На деле же… в то время сложно было быть счастливым.
Влад помнил запах.
Смрад, который наполнял улочки Шегешвара к лету. Полчища мух. И полчища крыс. Нищих, что спали на улицах и копались в нечистотах. Торговцев, видом своим мало отличных от нищих, ибо самая роскошная одежда быстро покрывалась грязью.
Помнил голос отца.
И матери.
Брата, который уже мнил себя правителем.
