— Под венец? — Нюся фляжечку погладила, думая, что права была маменька, говоривши, что путь к сердцу мужчины через требуху евонную лежит. Правда, не борщи варить надобно, а самогоночку… — Под венец… пойду.
Она не стала томить кавалера ожиданием: вдруг да передумает?
Да и девки смолкли.
Страх перед мертвой свахой, которая, если подумать, ничего-то дурного сотворить не сумела, а напротив, убралася с глаз долой да и сидела себе тихонько в углу вагона, отступил перед исконным девичьим желанием выйти замуж.
Этак дашь слабину и в вековухах останешься.
— Нюся! — Согласие, которого некромант ожидал с обмершим сердцем — вдруг да откажет, небось серьезная девушка, не чета прочим, — наполнило его радостью. — Нюся, я весь твой! Давай жениться…
И попытался воплотить благородное это намерение в жизнь.
Процесс женитьбы в нынешнем сознании князя был тесно связан с иным процессом, который должен был бы привести к продолжению древнего рода, однако порыв сей душевно-телесный был остановлен Нюсей.
— Сначала в храм, — сказала она строго.
— А где тут храм?
В храм некромант готов был идти.
— Где-то там. — Нюся выглянула из окошка и рассудила: — Надобно по рельсам идти. Тогда, глядишь, и придем куда…
— К храму?
— К храму, — согласилась она, прикидывая, хватит ли дядькиного самогону, чтобы жених выдержал и путь, и венчание. По всему выходило, что расходовать драгоценную жидкость надобно с большой осторожностью.
На беду князя вагон от основной ветки отогнали всего на две мили, которые он в любовном томлении одолел быстро. А на станции отыскался жрец, каковой следовал до Путришек с благородным намерением основать там храм Вотана-заступника и силой веры способствовать возрождению клятых земель. К намерению некроманта, несколько запылившегося, но все одно бодрого, одержимого страстью к Нюсе, он отнесся благосклонно.
Брак был заключен прямо на станции.
Невесте вручили букет сухого ковыля. Жениху — кольцо, любезно проданное станционным смотрителем за десяток злотней. Несколько смущала фляга, с которой жених не сводил жадного, можно сказать, влюбленного взгляда. Хотя, может, и не с фляги, но с пышной невестиной груди…
Как бы там ни было, проснулся некромант с жутким похмельем.
А хуже того, женатым.
…спустя три месяца познаньский высший свет имел счастье свести знакомство с княжной Нюсей, тяжелой ее рукою, каковую она не стеснялась пускать в ход, не делая различий меж чинами, и главное, с чудесной самогонкой на конопляном цвету…
Себастьян шел уверенно.
И Евдокия едва поспевала за ним. Но чем дальше она шла, тем спокойней становилась.
— Погоди… ты уверен, что…
— Мы идем правильно. — Себастьян указал пальцем на тропу. — Ее явно топтали не олени.
С этим Евдокия была согласна хотя бы потому, что олени на Серых землях не водились. А она больше не сомневалась, что находится именно здесь.
И вправду серые.
Что небо, что земля, что трава… приглядишься — вроде бы и зелень есть, да только какая-то тусклая, будто бы припорошенная пылью.
— Нет, я не сомневаюсь, что мы идем правильно. Я не понимаю, зачем мы вообще идем за ними? Не проще ли вернуться по рельсам…
— И угодить в теплые объятия полиции? Или военного ведомства? — Себастьян остановился. — Дуся, ты же не думаешь, что останавливали нас исключительно из желания провести альтернативную перепись населения и узнать, у кого в королевстве хвост имеется?
— Тебя искали.
— Меня. И нашли бы. Будь тот улан поумней чутка, мы бы так легко не отделались. И не отделаемся, если высунем нос…
— Но… — Евдокия растерялась.
Выходит, что план ее никуда не годен? Дойти до заставы. Нанять проводника. Людей в сопровождение…
— Погоди. — Евдокия остановилась. — Я понимаю, почему мы не пойдем на заставу, но тебе не кажется, что разбойники — это несколько чересчур?
— Дуся, все это место — несколько чересчур. Я, за между прочим, метаморф. У меня натура тонкая. Чувствительная. Я, быть может, к подобным испытаниям не предназначенный…
Воздух тяжелый, влажный.
Странно как… трава сухая, мертвая трава, несмотря на пыльную свою зелень, а воздух влажный, да так, что юбки Евдокиины влагой напитались, липнут к ногам. И жакет, и платок, который она уже давно у лица не держала, но сжимала в руке. Платок этот сделался невыносимо тяжелым, не говоря уже о ридикюле.
— Нам нужен проводник. — Себастьян отер пот со лба.
— Думаешь, предоставят?
— Думаю, договоримся… у меня рекомендации имеются к надежному человеку. — Он вдруг закашлялся и согнулся пополам. — П-р-р-роклятье… сейчас… воняет-то как…
…болотом.
…багною темной, которая прячется под тонким ковром осоки. И норовит схватить за ногу, затянуть, облизать… отпускает, но лишь затем, чтобы наивная жертва, решившая, будто бы ковер этот безопасен, сделала следующий шаг. И еще один. И потом, когда безопасный край станет недостижимо далек, багна вздохнет. От этого вздоха ее разлезется гнилое кружево мхов под ногами, раскроется черный зев стылой воды…
Пахло этой водой.
И еще мертвяками. Утопленниками, каковых время от времени выносила на Стылый кряж ленивая Висловка. Мертвецкой. И старым погостом. Даже не старым, но древним, таким, который, быть может, помнил времена, когда сия земля принадлежала дрыгавичам…
Запахи эти оседали в легких тиною, пылью меловой, грязью, от которой, чуял Себастьян, не избавиться.
— С тобой все хорошо? — Евдокия оказалась рядом.
И сесть помогла.
— Нет. Но пройдет. — Себастьян попытался усмехнуться, но вело… как после хорошей попойки повело, правда, не в пляс, но в сон. И ведь ясно, что нельзя спать, а тянет, тянет. И земля уже глядится едва ли не периною, а то и мягче. — Пройдет, Дуся… пройдет… вот скажи мне…
Сглотнул вязкую слюну.
— Что сказать?
— Что-нибудь…
Нельзя спать. Вставать надобно, даже если через силу.
— Думаешь, разбойники твои рекомендации примут?
— Надеюсь, что примут.
Правильно, о деле надобно думать. Мысли о деле всегда спасали. И теперь полегчало.
Разбойники.
Не случайные, явно не случайные… случайные люди не рискнули бы вагон отцепить… тут и про боковую ветку знать надобно. И с проводником в сговор войти… небось не первое дело, только до того не вагоны брали, а людишек.
Мало ли кто исчезает в Приграничье? Приграничье — оно такое… был человечек, и не стало.