Яська вновь вздохнула, глаза потерла, сухие, но все одно виделись Евдокии в этих глазах слезы непролитые.
— Владислав сказал, что если будет на то моя воля, то он меня проводит к людям. Из Серых земель ему ходу нет… Сказал, что эти люди… что у него с ними договор заключен. И меня не тронут. Помогут… а мне было все равно куда, лишь бы…
Яська все же всхлипнула.
— Проводил… не просто проводил, на руках нес. Мол, негоже милостивой сударыне ножки пачкать… башмачки… подарил мне и башмачки эти растреклятые, и платье… и еще дал целую шкатулку со всяким… у меня такого в жизни не было.
Она потрясла головой.
— И радоваться бы дуре, да…
— Не получалось? — тихо спросила Евдокия.
Драгоценности? У нее вон в Познаньске множество драгоценностей осталось, в том числе и фамильных, княжеских, да только радости с них мало.
— Я… я смотрела и… и Настасью вспоминала… ей бы понравилось… она была бы… не знаю, на своем месте, что ли? — Яська дернула себя за рыжую прядь. — И не стала бы… ну, я думаю, что не испугалась бы, что он… упырь.
— А ты?
— Я не боюсь. Уже не боюсь, насмотрелась тут… упырь, а… он человечней многих. Не знаю, может, со мной только, но… я ж не знала, что он тут будет, Яшка… и он не знал… оба удивились. Он меня сразу… признал сразу… а я его… помню другим, а он вот. — Яська встала. — Он не рассказывал, что с ним приключилось, только… отправлял меня прочь, особенно когда Владислав ходить повадился. Сперва-то просто в гости… цветы принес… болотные лилии… и сказал, что рад, что я не ушла… а я думала уйти, только как они тут без меня?
— Ты его любишь?
— Брата? — Яська отвернулась, наклонилась, и рыжие волосы упали завесой.
— Владислава.
— Не знаю. Я… я думала, что нет, но… он как-то исчез. Недели на две, я… я вся извелась, боялась, что снова его… что она… она меня ненавидит. Я ведь поломала все планы, а убить не может… местные твари меня не трогают. Она же сама не любит руки марать. А может, тоже не смеет… люди вот братовы — другое… и когда его не станет…
Яська прислушалась к чему-то.
— Скоро его не станет. Нам бы к этому времени убраться… сегодня убраться… только… — Яська по-прежнему избегала смотреть на Евдокию. — Ты… уверена?
— В чем?
— Что хочешь найти своего мужа?
— Конечно.
— Нет, не так… ты найдешь, если она… позволит… или Владислав поможет… если попросить, то поможет, но… мне стыдно, понимаешь?
Евдокия кивнула.
— Он… он приходил, а я прогнала… он снова приходил, и я опять… он ведь упырь, а я человек… я так себе говорила, что человек. Дура была… а он отступился… я поехала домой, знаешь, хотела на сестренку посмотреть, убедиться, что с нею все ладно… и забрать… здесь не самое лучшее место, но притерпеться можно… или вот деньги у нас были, хватило б, чтоб в городе обустроиться. А она… она замуж вышла.
Тени расползались.
Надоело им слушать слезливую женскую историю, которая перестала походить на сказку о бедной сиротке и благородном упыре. Тени к сказкам относились снисходительно, зная, сколь причудлива порой бывает жизнь. Но только порой, во многих же своих проявлениях жизнь эта обыкновенна и даже скучна.
— За такого же, как этот… сынок мельника… третий… ему-то от батькиного хозяйства ничего не перепадет, вот и нашел. Отчим мой спился, видать, колдовкин самогон не пошел на пользу. Утоп в корыте свином. Так ему и надобно. — Она выдохнула, судорожно, тяжко, и тени подобрались к ногам — сейчас их манил не рассказ, но Яськин гнев, который был сладок, словно мед. — А она решила, что одна не справится, вот и выскочила за первого же… он ее бьет… я сразу поняла, что бьет. И предложила уехать.
— Не согласилась.
Яська покачала головой.
— Уперлась, что раз бьет, то, стало быть, любит… и вообще, куда ей от мужа? А меня гулящей обозвала… раз в мужское ряжусь… много тут по болотам в женском-то находишь? И я вот… я на ее муженька глянула, краснорожего, уродливого, и подумалось, что вот это — истинная нелюдь. Она, брюхатая, мечется, а он на лавке лежит и покрикивает… сапогом в нее кинул… я тогда-то и не стерпела. Знаю, нельзя было мешаться, да только не смогла устоять… побила его… револьвером… он плакался, клялся, что на него дурное нашло, что добрый он. Моя сестрица выла, в ногах валялась, чтоб дитя ее нерожденное не сиротила. По мне, так лучше сиротой, чем при таком-то батьке… но не убила. Я не убийца… нет, выходит, что убийца, но та колдовка заслужила… я уехала, сказала ему, что коль сестрицу мою учить вздумает, то я его пристрелю как собаку. Не знаю, надолго ли хватит… грозилась навещать, да он жалобу подал. И меня в розыск… за разбой… полиция и горазда: все, что имели, на мою душеньку повесили. Была девкой, стала разбойницей, Яська Руда… Звучит?
— Звучит, — согласилась Евдокия, через тени переступив. Благо ее они обтекали, обходили стороной.
— Вот и… и сваха эта… я ее поначалу найти хотела, только выяснилось, что дом, в котором мы с Настасьей жили, съемный, а про нее ничего-то и не помнят… не то вдова, не то чья-то сродственница. Была и в воду канула. А тут вдруг… я как ее увидела, то сдержалась едва. Но убивать не хотела. Веришь?
— Верю.
Не то чтобы у веры этой имелось какое-то основание, напротив, разум подсказывал, что Евдокия сама видела, как Яська стреляла. А значит, убийца она. Хладнокровная. Или не хладнокровная, но все одно убийца.
— Я… я не знала, как мне быть… а потом… просто посмотрела на девчонок этих… если бы оставила их, она бы… в ту усадьбу… и сейчас небось никому бы не позволили сбежать. И значит, для них все бы… как для Настасьи… Сказать? Предупредить? А кто бы меня послушал. Да и… теперь я больше понимаю про колдовок. Не услышали бы. Они умеют… не заставить, нет, но так словами окрутят, захочешь — не выберешься. А эти… эти не хотели. И может, кто другой нашел бы, как сделать, а я… я ее… убила.
Это слово Яська произнесла дрожащим голосом. И Евдокии на мгновение показалось, что она расплачется. Показалось.
И тени с сожалением отползли. Они-то умели оценить вкус женских слез. Слабости.
— Убила. — Яська вскинула голову. — И я знаю, что изменилась, что уже не такая, как прежде… а какой еще стану… и братец мой тоже… и все-то здесь меняются. И твой муж. Ты, Евдокия, готова увидеть его таким, каков он?
На этот вопрос Евдокия давно себе ответила.
— Да.
— И ты не боишься?
— Его? Нет. Лихо… не чудовище. Волкодлак, но не чудовище. А вот за него боюсь. И очень. А потому, Яслава, пожалуйста… помоги.
ГЛАВА 13
О литературном творчестве
Никогда книги не излучали столько света, как в кострах инквизиции.
Фраза, брошенная старшим жрецом ордена Славы Вотановой после визита его в городскую библиотеку
