— Что осознал?
— Как что? Предназначение свое! Он должен добраться до старого князя и открыться ему, а потом взойти на трон. Ты не подумай, власть ему не нужна, он благородный герой. Он желает, чтоб люди в княжестве хорошо жили, все до единого…
— Задача…
— А то! Он же ж не зазря трактаты читал! У него и план имелся, как все по уму сделать, по справедливости. — Янек шмыгнул носом. — Он и пошел… ну там приключения всякие… он там ведьмака спасет одного, сильно могутного, и тот Физдамоклу в верности поклянется. Потом у него самого дар страшенной силы откроется, всем ведьмакам на зависть. И еще королевну эльфийскую от ворогов оборонит…
— И она тоже в верности поклянется?
— Ты что! Она ж баба… она влюбится…
Себастьян потряс головой, отгоняя образ утонченной эльфийки, которая вдруг, не иначе с помутнения рассудка — мало ли что с ней вороги неизвестные утворили, — прониклась чувствами к сельскому кузнецу, пускай и княжеских кровей. Образ не отгонялся.
Эльфийка вздыхала утонченно, на разные лады, согласно свитку «Тридцать три лукавых взгляда, или Высокое искусство бессловесной беседы сердец». И ресницами трепетала, создавая тайное послание в технике «последнего луча заката, что в прощальном вздохе касается лепестка белой лилии», доступной лишь эльфам. Но Физдамокл эльфов до сих пор не видал, техникой не владел, и оттого подобные признания, пожалуй чересчур уж откровенные для девицы королевского дома, оставались по-за его пониманием.
Напротив, эльфийку он от души жалел.
Тощая.
И без сисек. А баба без сисек что конь без гривы, глядеть на этакое паскудство больно. Он и не глядел, но эльфийку норовил подкормить, сальцем там чеснокового посолу аль мясцом, брагу совал вновь же, потому как брага, со сметаною свежей мешанная, для бабьего тела пользительна…
— В кузнеца? — уточнил на всякий случай Себастьян. Он не имел опыта этакого литературного творчества, все ж таки в стихах все куда проще.
— В князя. Ну и да… в кузнеца.
А еще следопыта и лучшего мечника в королевстве… и спасителя могутных ведьмаков, обладателя дара. Страшным он человеком вырисовывался, этот Физдамокл.
— А он?
— Ну… он же ж не баба, чтоб сопли разводить. И вообще, он по Мане горюет…
…вспоминая о ней с трогательной нежностью, особенно о стати, до которой эльфийке несчастной, воспитанной на принципах умеренности и утонченности, пить и пить.
— Но после ничего… присмотрится. Она же ж королевна, самое оно для браку… этого… как его…
— Династического?
— Вот-вот. Он потом еще и короля эльфийского спасет…
— И королеву…
— Думаешь?
— Чем больше Физдамокл спасет народу, тем оно правдивей. Он же ж не просто так. — Сигизмундус решился поучаствовать в процессе творческом. — Он — заступник простых людей… и надежда… и реформатор… и значится, спасать должен всех.
Взгляд Физдамоклов погрустнел. Все же отличался он некоторым здравомыслием или даже приземленностью, свойственной людям простым, а потому на вещи смотрел реалистично: всех не спасешь. И вообще, на кой ляд с какими-то спасениями возюкаться, когда ему-то самому довольно что кузни новой, что картинок срамных.
Бабу опосля он и сам себе сыщет.
— Точно! — Янек заерзал, не сиделось ему. Да и как тут усидеть, когда шедевра сама в руки идет! — Потом он князем станет… ну, дед его помрет на руках. И еще заплачет.
Себастьян согласился, что на месте Физдамоклова деда, княжьих кровей и воспитания особого, он бы тоже плакал горько, оставляя державу на этакого наследничка.
— Очень трогательно выйдет… а злодею Физдамокл самолично голову оторвет!
— Руками?
Янек вновь задумался, но после головой покачал, признаваясь:
— Мечом… ну у него ж есть меч!
И верно — Физдамоклов меч аки воплощение возмездия и справедливости.
— Вот… и править начнет мудро… воров всех перевешает. И разбойников. И вообще, тех, кто по закону жить не хотит. — Янек поскреб голову, не задумываясь, что и сам-то он не больно с законом в ладах. — И будет править, значится…
— И всех спасать.
— А то!
— Хорошая история… жизненная…
Янек зарозовелся, похвала была ему приятна.
— А хочешь… — В голову пришла удивительная мысль. — Хочешь, я тебя в соавторы возьму? Вдвоем оно писать сподручней! Смотри, ты одну главу, я другую… этак вдвое быстрей и напишем!
— Спасибо. — Себастьяну подумалось, что этакой чести он еще не удостаивался. — Но… у меня таланту нет… не хватит… точно не хватит.
Физдамокл глядел с упреком.
Мир взывал о спасении, а огроменный меч, чем-то смутно напоминавший дрын, явно свидетельствовал, что спасение грядет вне зависимости, что думают о том спасаемые…
Себастьян потряс головой.
Нет уж… он как-нибудь сам обойдется, без гениальных творений. Правда, Сигизмундус был с ним категорически не согласен. Он, открыв для себя чудесный мир ненаучной литературы, вдруг осознал, что способен сотворить многое… или хотя бы историю про одного студиозуса, у которого никогда и ничего не получалось, потому как был он пусть и умен, но слаб телом, и всякие недобрые, лишенные душевной тонкости люди тем пользовались, причиняя студиозусу немалый ущерб.
— Прекрати, — шепнул Себастьян.
— Чего?
— Это я не тебе…
Сигизмундус прекращать не желал. История о студиозусе, который совершенно случайно нашел кольцо огроменной силы и стал подчинять демонов, рисовалась воображением во всем его великолепии.
— Ты демона хоть раз видел? — поинтересовался Себастьян, но вторая часть его натуры резонно возразила, что демонов мало кто видел, а потому и нужды нет писать о них достоверно, главное, чтоб подчиненные Сигизмундусом Великим демоны выглядели правдоподобными. А уж тут Сигизмундус постарается, даром, что ли, он по нежити специалист?
Себастьяну оставалось надеяться, что этакая дурь ненадолго…
ГЛАВА 14
Столичная и почти приличная
В споре с круглым дураком и зацепиться-то не за что.
Вывод, сделанный панной Гиршуловой на двадцатом году почти счастливого ее брака
Пан Вильчевский на цыпочках крался по коридору.
Коридор был в меру темен, довольно мрачен, в основном из-за плотных гардин, которыми пан Вильчевский еще года три тому завесил окна. Решение сие далось ему нелегко. Он не один листок бумаги извел, подсчитывая, в чем же меньший убыток будет — в замене окон, давших трещины, или же в свечах, кои придется тратить, ежели кому из постояльцев вздумается устроить вечернюю променаду.
