Долбушин оторвал банку от лба. Напрягся. Рине стало смешно. Вечно он прикидывает, обижаться ему или нет.
– Кто я?
– Типичный такой работник офиса. У «зубов» очень твердая эмаль и очень мягкая ранимая внутренность. Вообще все, что снаружи колючее, внутри мягкое, детское и беззащитное. Морской еж, например, тоже «зуб»…
– Я тебя не понимаю!
Рина махнула рукой, великодушно прощая ему непонимание:
– Еще бы! Всегда мучительно слушать, как работает родительский мозг! Так что за секрет принес шпион? Удалось ему выяснить, куда Дионисий Тигранович прячет свою пудреницу?
Долбушин сдвинул брови, соображая, откуда его дочь знает, из какого форта шпион.
– Не могу сказать. Секреты моего форта – это секреты моего форта. Моя задача – сохранить тебя, а не облегчить жизнь Кавалерии… Ты до ШНыра доедешь? У тебя деньги есть?
Рина ответила, что денег полно. Недавно она ограбила цыганку. Долбушин поскреб пальцем подбородок и признал, что для начала это неплохо. Внезапно он шагнул к Рине и прежде, чем она поняла, зачем он это сделал, быстро и неловко поцеловал ее между скулой и виском. Рина запоздало дернулась и вытерла место поцелуя рукавом.
Долбушин невесело усмехнулся:
– Тебе вызвать такси?
Рина молча показала ему пылающего сирина на нерпи.
– Личный транспорт небесного водолаза? Ну, желаю не размазаться! – сказал отец.
Глава одиннадцатая
Хрустальная балерина
Человек – странное существо. Он постоянно просчитывает других людей. Что кому сказать, о чем умолчать. Один текст произносит вслух, другой про себя. Часто ему и нечего как будто скрывать, и мыслей никаких задних нет, а все равно коррекция продолжается. И мне это жутко не нравится. Я хочу быть цельным и единым, без этого вонючего суфлера в душе.
Из дневника невернувшегося шныра
Gulia (22.45). Прощай! Это мое последнее сообщение! Больше я никогда тебе не отвечу! Я твоя хрустальная балерина! Я разбита вдребезги! Я пишу это, а слезы заливают клавиатуру. Не звони мне, не пиши! Я тебя ненавижу, я умерла для тебя! Наши отношения себя исчерпали! Не смей даже думать обо мне! Слышишь, я тебе запрещаю! На месте тебя в моей груди черная дыра! Прощай навеки, ты, бывший когда-то всем в моей жизни!
Afanass (22.48). Что ты делаешь завтра в два часа дня?
Gulia (22.49). А почему ты спросил?
Gulia (22.53). Аууу!
Gulia (22.59). Я теперь умру от любопытства.
Gulia (23.00). Не молчи!
Gulia (23.10). Ты что, уснул, что ли?
Gulia (23.12). Ты вообще мое сообщение читал?
Gulia (23.59). Мерзавец! Я тебя бросила! Вычеркнула из жизни!!!!!!!!
Gulia (00.00). Не существует
Gulia (00.01). тебя
Gulia (00.02). больше
Gulia (00.02). для меня. См. мою запись от 22.45! Она в силе!
Afanass (00.02). Жаль. А я встретиться хотел.
Gulia (00.02). КОГДА?! Ты врешь!
Gulia (00.02). Ты всегда врешь.
Gulia (00.02). Ты опять опоздаешь на полчаса.
Gulia (00.02). ГДЕ?!
Afanass (00.09). Я тебе позвоню.
Gulia (00.09). Когда?
Gulia (00.11). Знаешь, у меня такое ощущение возникает, что мне одной это надо!!! Ладно, спокойной ночи! Только попытайся не позвонить! Я тебя убью!
Выключая лампу, Афанасий случайно посмотрел на нее и, ослепленный, закрыл глаза. В зрачках пылали огненные подковы электрической спирали. Оставив аську в другом окне, он открыл файл, где у него был дневник. События он туда записывал редко, а чаще сваливал всякие случайные мысли. Даже без дат, что делало дневник похожим на незаконченный, да толком и не начатый, роман. Мысли в дневнике группировались по определенным темам и имели подзаголовки.
Женщины, мысли Афанасия
Женщины делятся на две группы: первая нуждается в контроле, вторая изо всех сил пытается доказать, что в контроле не нуждается.
Во многих красивых женщинах есть что-то глупое и самодовольное, что лопатой убивает красоту.
Женщина – это не полная, а половинчатая сущность. Ее основа – помощь, любовь и служение. Чтобы ей стать полной сущностью, она должна слиться с мужем, с ребенком или с некоей идеей. Только тогда семя получит землю, на которой способно произрасти.
Лучший способ понять женщину – вообще ее не понимать.
Равноправие мужчин и женщин унижает не мужчин, а женщин.
Как только женщина начинает стричься, она обречена. Она никогда не сможет остановиться.
Порой я думаю: почему мужчины женятся на фуриях, а женщины ищут себе красноглазых психопатов? Видимо, люди скрыто хотят, чтобы контролирующий фактор был где-то вне их. Так им спокойнее.
Диалог с Гулей
Я: Ты хоть сама поняла что сказала?
ОНА: Я не обязана понимать что говорю! Я женщина! Каждая моя вторая мысль гениальна, но при этом я совершенно не осознаю ее смысла!
Сейчас, не перечитывая всего предыдущего, Афанасий быстро допечатал фразу:
«Женщина – зеркало, которое ищет, что ему отразить. Если не находит, затягивается паутиной».
Сохранив изменения и больше не заглядывая в аську, худощавый длинноволосый принц перебрался на гамак, поджал колени к груди и, ощущая себя эмбрионом в животике у мамочки, уснул.
Во сне Афанасию было грустно. Видимо, Гуля писала ему по аське, что ее сердце изрезано осколками разбитой любви. Потом настроение у Гули изменилось, видимо она съела пару пирожных, и Афанасий долго смеялся во сне. До того долго смеялся, что Родион слез со своего гамака, подошел и с чисто мужской заботой вложил ему в открытый рот лежащий на полу носок.
Родион временно жил в ШНыре. Возвращаться в Москву теперь, когда понесшие потери берсерки пылали жаждой мести, было безумием. Правда, Родион, чтобы сохранить лицо, такое количество раз повторил, что ненавидит ШНыр и не собирается здесь оставаться, что девица Штопочка, проходя мимо него в столовой, всякий раз зажимала нос и притворялась, что от Родиона воняет. И Родион это терпел, потому что Штопочка есть Штопочка. Ее можно застрелить, но уговорить ее не зажимать нос, когда ей того хочется, нереально.
Кавалерия не убеждала Родиона остаться. Вообще все старшие – Кавалерия, Меркурий, Кузепыч, Суповна – отнеслись к появлению Родиона в ШНыре без малейшего удивления, будто в последний раз видели его накануне вечером. Кивок, улыбка – и все. Один только Вадюша хмурил лоб, скрещивал на груди руки и вел себя как какой-нибудь курортный Грушницкий.
* * *
Утром Афанасию нужно было идти в нырок, который он откладывал так давно, что его отговоркам уже не верили. И это было особенно тоскливо: смотреть, как друзья торопливо соглашаются и опускают глаза, не дослушав твою ложь даже до середины, причем соглашаются там, где со всяким другим спорили бы с пеной у рта.
